Битвы орлов

Этот спектакль занимал публику куда больше действа на сцене. Длинные скучные монологи, напыщенные французские стихи, нелепые позы и жесты — разве этого ждали от Французского театра? Цесаревич Константин разглядывал в лорнет актрис, высматривая хорошеньких. Мадемуазель Рокур была в летах, мадемуазель Дюшенуа и мадемуазель Бургуэн еще сохранили свежесть, но уже начинали полнеть, лицом простушки, к тому же этот грим… Он переводил взгляд на публику в зале — вицмундиры с золотым шитьем, ордена, розовые лысины с зачесанными на них волосенками, глубокие декольте и целомудренные рукавчики, пудра, румяна, перья, бриллианты…

Появление в "Цинне" мадемуазель Жорж, специально приехавшей из Петербурга, было встречено оживленным шушуканьем: ходили слухи, что и русский император не устоял перед "Джорджиной", как ее называл Бонапарт. Талейран заметил усмешки, которые прятали вельможи из царской свиты, однако приписал их впечатлению от ужимок Жорж: сам он ее терпеть не мог. Терзания Эмилии в любовном треугольнике навевали скуку, все с нетерпением ждали развязки, однако последний выход мадемуазель Рокур, игравшей императрицу Ливию, принес не только облегчение, но и радость сделанного открытия.

Пойми, в борьбе за власть губительные страсти
Прощаются тому, кто достигает власти, —
увещевала она неразумную Эмилию.
Тот, кто высокою удачей вознесен,
Перед грядущим прав, перед былым прощен,
Достигший своего не отягчен виною:
Он сделал только то, что суждено судьбою.
Имеет все права над нашей жизнью он;
Предписывать ему нельзя нам свой закон.

Немецкие князья оказались достаточно умны, чтобы понять, к кому на самом деле обращены эти слова. Ливия уверяла своего мужа, божественного Октавиана, что ему больше нечего бояться своих врагов, он должен проявить к ним милосердие, но смотрела она при этом вовсе не на актера, игравшего Цезаря. Наполеон шевелил губами, повторяя слова, которые знал наизусть:

Рим, что не чувствует себя отныне сирым,
Тебе готов отдать владычество над миром.
И доброта твоя свидетельство ему,
Что должен быть тебе он верен одному.
От долгих смут ему дано освобожденье —
К единовластию имеет он влеченье…[48]

Из зала выходили, оживленно обмениваясь впечатлениями, чем не преминули воспользоваться карманники. Полиция же высматривала в толчее прусских смутьянов, не веря в то, что "нет более убийц и злобы без конца".

Талейран велел везти себя к дому княгини фон Турн-и-Таксис.

Многочисленные роды ничуть не изуродовали фигуру Терезы Мекленбург-Стрелицкой; нитки тонкого жемчуга обвивали красивую шею, стекая на высокую грудь. Круглое румяное лицо не было столь же изысканно красивым, как у ее сестры Луизы, несчастной прусской королевы, зато карие глаза сияли озорным огнем. Шел уже двенадцатый час ночи; князь Беневентский извинился перед хозяйкой за несвоевременный визит, она возразила ему с радушной улыбкой, что никогда не ложится рано. Не угодно ли чаю? Супруга Терезы видно не было, однако она явно ждала кого-то еще. Не успели слуги принести поднос с чаем в гостиную, как явился Александр.

По внутреннему ободку чашек из мейсенского фарфора неслась почтовая карета, запряженная четверкой лошадей. Именно бойкая Тереза сумела добиться от Наполеона, чтобы управление почтовой службой, которую Максимилиан Баварский хотел национализировать, закрепили за Турн-и-Таксисами; теперь же она, похоже, имела какие-то виды на русского императора.

— У вас великолепный чай! Вы должны угощать нас им каждый вечер, — любезно сказал Александр.

Он пил стоя: его мундир был сшит в обтяжку, низкие кресла таили в себе опасность для непрочных крючков. Талейран тоже был вынужден держать свою чашку на весу.

Разговор шел о пустяках, никто не решался поднять крышку над котелком с политическим варевом, хотя его запах ощущали все. Александр говорил о приятностях жизни в Эрфурте, оказавшихся для него неожиданностью; Талейран решился.

— Если бы я не видел сегодня Венсана, ваше величество, то подумал бы, что мы все собрались в Эрфурте только для развлечений.

— О чём же говорил с вами Венсан? — небрежно спросил царь, отхлебнув еще глоточек.

Талейран вспомнил трясущиеся руки, искривленный тонкий рот, изрезанный морщинами лоб под венчиком седых волос. С каким трудом австрийскому послу удавалось сохранять самообладание, когда Бонапарт кричал на него нынче утром! Вена должна прекратить вооружаться и признать Жозефа королем Испании, иначе война! Франция и Россия обрушатся на Австрию всей своей мощью!