Битвы орлов

Завидев серую фигурку на белой лошади, Александр велел остановить коляску. Бонапарт спешился и пошел ему навстречу, они обнялись; от императора французов исходил сильный запах одеколона. Константин смотрел издали на это повторение Тильзита; на изможденном лице маршала Ланна, сопровождавшего русских от Бромберга[46], отобразился восторг. Наполеон сделал знак рукой, ему подвели коня и еще одного (с чепраком, отделанным горностаем) — для высокого гостя. В церквях звонили в колокола, барабаны выбивали дробь, в цитадели палили из пушек, гвардейцы кричали: "Vivent les empereurs!"[47] Государи трусили вдвоем по Ангерштрассе, мимо богатых купеческих домов с изогнутыми фронтонами, эркерами, пухлыми ангелочками и львиными мордами, пока не остановились у дома Тибеля, куда вошли под руку.

На следующий день Александр явился к своему "кузену", когда тот только что закончил одеваться.

— А, старый знакомый, — сказал он в ответ на поклон Талейрана. — Рад вас видеть; я очень надеялся, что вы тоже приедете.

Новоиспеченный обер-камергер хотел удалиться, но Бонапарт этого не позволил, чтобы не остаться с гостем наедине. Начался заинтересованный разговор о пустяках: Наполеон спросил, как поживает императрица Елизавета, Александр поинтересовался самочувствием императрицы Жозефины; перебрали поочередно всех братьев и сестер, зятьев, своячениц и прочих родственников и, успокоив друг друга насчет их здоровья, расстались до обеда. Наполеон проводил гостя до лестницы, Талейран — до кареты. "Мы еще увидимся", — шепнул ему Александр.

— Я внес кое-какие изменения в проект договора, — сообщил Наполеон, когда бывший министр прихромал обратно. — Австрию надо прижать потверже, но император Александр должен быть доволен; я не хочу брать на себя никаких обязательств в отношении России на Востоке, зато в Испании мне никто не должен мешать; я вам потом покажу, ступайте.

День в Эрфурте начинался с утренних выходов Наполеона и Александра, к которым съезжалась вся немецкая благородная чернь. Талейран, бывший одного роста с императором (даже немножечко ниже, кабы не каблуки), с презрительной улыбкой смотрел сверху вниз на чопорных местечковых тиранов, чей позвоночник являл чудеса гибкости перед деспотом европейского масштаба. Накрахмаленный галстук, завязанный сложным узлом, подпирал его подбородок подобно рабскому ошейнику, придавая ему, однако, высокомерный вид. Что ж, по крайней мере, здесь у Бонапарта достаточно мальчиков для битья, ему незачем унижать своего советника, заставляя исполнять лакейские обязанности.

Последующие часы были наполнены важной чепухой, светскими условностями, аудиенциями, прогулками, парадами, улыбками, призванными показать, что пустые слова скрывают потайные мысли. Во время обедов во дворце наместника курфюрста гости сидели на стульях и ели с тарелок, доставленных из Парижа: Наполеон хотел поразить немцев своим великолепием, и это ему удалось. Наконец к семи часам вечера раззолоченная, напудренная, благоухающая толпа стекалась на Футгерштрассе, чтобы еще раз попасться на глаза императорам.

За три дня из ветхого бального зала сделали настоящий театр: пробили четыре новых входа (один — только для императоров), покрасили потолок известкой и повесили пять хрустальных люстр, скамьи заменили креслами, ложи обили тканью цвета морской волны, а занавес украсили изображением Мельпомены в маске и с кинжалом в руке: играть предстояло одни трагедии, которые горячат душу и возвышают сердце, — так повелел Наполеон.

Билетов нельзя было купить ни за какие деньги; для немецких князей с их свитами были забронированы места, все прочие дрались за приглашения, которые раздавали утром, — не больше пары десятков. Дамы из соседнего Веймара, прибывавшие целыми дилижансами, устраивали воистину античные сцены отчаяния, не достав вожделенного клочка бумаги. В половине восьмого рокот барабанов возвещал о прибытии императоров. Александра сопровождали Константин, граф Румянцев со своей старомодной косой и буклями над ушами, граф Толстой, князь Петр Волконский с "Георгием" на груди, князь Трубецкой, граф Уваров, статс-секретарь Сперанский с полуприкрытыми совиными глазами и красавец-поляк Адам Ожаровский — герой Аустерлица, после Фридланда пожалованный в генерал-адъютанты. С Бонапартом были его пасынок Евгений де Богарне, недавно женившийся на дочери Баварского короля, маршалы, чьи имена прогремели пушечным рокотом в Германии: Сульт, Ланн, Даву, Нансути, отпрыски знатных французских родов, перемолотых жерновами революции, но сохранивших весь блеск и престиж высокого рождения, а также князь Александр Сапега, которого Наполеон сделал своим камергером.

От Наполеона не укрылось, что Александр туговат на левое ухо, и со второго представления императоры перебрались из ложи в партер, на специально сколоченный помост перед сценой. Тогда и все князья и короли предпочли партер ложам; их рассаживание было важным политическим вопросом, и каждый вечер публика внимательно следила за тем, кто где сел, — нет ли в этом знака о грядущей перемене в чьей-нибудь судьбе?