Беспокойные

Тебе исполнилось четыре, потом пять – достаточно, чтобы поступить в школу в Нью-Йорке, но йи ба придумывал отговорки. «Может, подождешь, пока заплатишь по долгам, чтобы было больше времени на него, – сказал он. – Подожди, пока не скопишь на собственное жилье. Не надо ему жить с чужими женщинами. Да и тебе нужна другая работа, где и зарплата, и часы получше. Кто будет за ним приглядывать, пока ты работаешь?» Но жизнь с внуком смягчила йи ба. Я сказала ему, что познакомилась с твоим отцом в Нью-Йорке, хотя в твоем паспорте была указана дата рождения и любой мог отсчитать девять месяцев. Йи ба не требовал подробностей, только брал деньги, которые я пересылала. Для Деминя, говорил он. Он рассказывал, что ты растешь на три сантиметра в месяц, что ты любишь подпевать песням по радио, что ты прозвал новую курицу Быстроножкой. Мне было приятно, что он хорошо с тобой обращается; так мне легче жилось с тем, что я тебя отослала.

Он держал меня в курсе деревенских новостей – мы оба говорили, что нам на них плевать, но я всегда ждала их с интересом. Хайфэн обручился с женщиной из Сямыня – из хорошей семьи, по словам его матери. Я была рада за него, за то, что он нашел себе городскую, – и была рада за себя. Все-таки я спаслась.

Когда Хайфэн приезжал на Новый год в гости к родителям, он тебя видел – ты был слишком маленький, не помнишь, – и спросил у йи ба мой номер. Он звонил мне несколько раз, но я никогда не перезванивала. Впрочем, может, стоило разрешить ему встретиться с тобой; может, так было бы проще.

Еще даже не было полудня – впереди ждал весь день, – но я уже чувствовала себя хуже, чем когда выходила этим утром с Рутгерс-стрит в Центральный парк, закутавшись в длиннополое серое пальто, которое мне отдала Синди. В пальто поверх джинсов и свитера я казалась выше, смешивалась с толпой на Канал-стрит.

Я достала мобильник и позвонила йи ба. У вас было полдвенадцатого, поздно для звонка, но мне хотелось услышать твой голос. Гудки шли так долго, что я уже подумала, что ошиблась номером. Ответили не ты и не йи ба, а женщина со знакомым голосом.

– Это Пейлан, – сказала я. – Кто это?

– Пейлан, – ответил голос. – Это госпожа Ли, мать Хайфэна.

– Что вы там делаете?

– Я должна тебе кое-что сказать. Твой отец умер. Вчера ночью у него случился сердечный приступ. Я не знала, как с тобой связаться, и надеялась, что ты позвонишь.

В ушах истошно звенело, будто резко останавливался поезд.

– Нет. – Мой голос звучал странно, но я отказывалась впускать в него дрожь во время разговора с госпожой Ли. – Я же разговаривала с ним в воскресенье.

– Мне жаль. Всё случилось быстро. Вряд ли ему было больно. – Звон усилился. – Деминь живет с нами. Я побежала к вам домой, как только услышала звонок. Ты скоро сможешь забрать его в Америку?

Каким-то образом я смогла расспросить о похоронах, которые устраивали мои родственники и которые я посетить не могла, потом спустилась в метро и вернулась в квартиру, где меня потом нашла Диди, на кровати с газетой на лице. Мы с отцом так долго жили порознь, что он уже был только голосом в трубке, но я всегда надеялась, что мы еще увидимся.

Я плакала в рукава, пока шла по улице, шмыгала на работе, а когда не могла сдержать слезы, позволяла им капать, не вытирала нос, когда текло на швейную машинку. Я вспоминала, как после возвращения в деревню из Фучжоу одна из соседок отвела меня в сторону и сказала: «Твой отец гордится тобой».

Я звонила госпоже Ли каждый вечер, чтобы поговорить с тобой, убедиться, что ты еще там. Плакала целыми неделями, лежа в кровати в свои выходные. Позвонила госпожа Ли и сказала, что один из двоюродных братьев йи ба смог получить залог благодаря тому, что у него есть родственница в Америке – этой родственницей была я, – и подать заявление на туристическую визу. Он согласился взять тебя с собой на рейс в Нью-Йорк, если я оплачу билеты.

За три недели до твоего возвращения, через шесть недель после смерти йи ба, я ходила на вечеринку в квартиру Квана. Мужчины играли в карты, женщины разговаривали и смотрели телевизор.

Я увидела в углу мужчину крепкого телосложения, который попивал пиво из бутылки. Он привалился к стене, а его уголки губ загибались вверх, будто он брал меня на слабо. Он заметил мой взгляд и одарил большой открытой улыбкой. Между его передних зубов виднелась щербинка – такая широкая, что можно было просунуть арбузное семечко.

– Не играешь в карты? – Он тасовал в широких руках колоду. В его фучжоуской речи остался деревенский говорок, который я так пыталась соскоблить у себя.

– Нет денег на игру, – сказала я.

По телевизору орала реклама – спортивная машина петляла по резкому серпантину горы под глубокий закадровый голос.

– Необязательно играть на деньги – Он расколол в зубах арахисовую скорлупу. – Можем играть на орешки.

– Я не люблю проигрывать.

– Тогда не проигрывай, – сказал он. – Тогда всегда побеждай.

Я взяла орешек и разломила пополам.

– Когда ты приехал?

– Уже девять лет назад – Он снял колоду. – А ты?

– Шесть.

Он назвал свою деревню, которая была недалеко от Минцзяня.