Белые зубы

Он представлял эту фразу именно так, записанную тем же шрифтом, что и на рекламе фильма. И когда он ловил себя на этом, то всеми силами старался избавиться от воспоминания, пытался взять над ним власть. Но Миллат не умел контролировать себя, и в большинстве случаев дело кончалось тем, что он открывал дверь, сгорбившись и откинув голову а-ля Лиотта, и думал:

Сколько я себя помню, я всегда хотел быть мусульманином.

Он знал, что в некотором смысле это было еще хуже, но ничего не мог поделать. Из нагрудного кармана его пиджака торчал белый платочек, а в кармане он носил кости, хотя и понятия не имел, как в них играют. Ему нравились длинные верблюжьи пальто, и он мог приготовить устриц, как настоящий гангстер, хотя ни за что бы не сумел сделать карри из баранины. Он знал, что все это харам.

Но хуже всего была его злость, непохожая на праведный гнев божьего человека, горячая, жестокая злость гангстера или малолетнего преступника, решившего показать себя, организовать банду и стать круче всех. Какая бы ни была борьба: во имя Бога, против Запада, против самонадеянной западной науки, против его брата или Маркуса Чалфена – он сделает все, чтобы победить. Миллат затушил бычок о перила. Его бесили эти неблагочестивые мысли. Но ведь все остальное идет хорошо. У него ведь есть самое главное: он ведет праведную жизнь, читает молитвы (пять раз в день), постится, работает на благо КЕВИНа, распространяет их учение. Разве этого мало? Может быть. Какая разница. В любом случае назад дороги нет. Он встретился с Маджидом, он с ним встретился лицом к лицу и вышел победителем. Он назвал своего брата жалким тараканом и после этого тет-а-тета решил во что бы то ни стало выполнить свою миссию. Миллат поправил зеленый галстук, прошел с видом Лиотты (угроза и обаяние) по коридору и толкнул кухонную дверь (Сколько я себя помню…). Сейчас две пары глаз уставятся на него, как объективы камер: панорамный кадр и крупный план.

– Миллат!

– Амма.

– Миллат!

– Джойс.

(«Отлично. Значит, мы все знакомы, – в голове Миллата зазвучал голос Пола Сорвино. – Тогда давайте займемся делом»).

* * *

– Спокойно, джентльмены. Ничего такого. Это мой сын. Маджид, это Микки. Микки, это Маджид.

Снова в «О’Коннеле». Алсана наконец сдалась на уговоры Джойс, но сама решила не марать руки. Она велела Самаду «сводить куда-нибудь» Маджида, чтобы поговорить с ним и убедить его встретиться с Миллатом. Но Самад не представлял, куда сводить Маджида, если не в «О’Коннел», а вести туда сына было неприятно. Они с женой вышли в сад, чтобы решить этот вопрос, и Самад был уверен в успехе до тех пор, пока Алсана, сделав обманное движение, не поставила ему блок и не двинула ногой в пах. Вот они в «О’Коннеле», и, точно, все идет из рук вон. Он, Арчи и Маджид постарались войти в бар, как можно незаметнее, но этого не получилось: и посетители, и персонал замерли в ужасе. Последний раз, когда Самад и Арчи привели с собой постороннего, это был бухгалтер Самада – низенький человечек с лицом, похожим на крысиную мордочку. Весь вечер он пытался беседовать с завсегдатаями бара об их сбережениях (как будто у завсегдатаев «О’Коннела» были сбережения!) и дважды (!) просил подать ему кровяную колбасу, хотя ему уже говорили, что свинину здесь не подают. Этот неприятный случай произошел в 1987-м. И что теперь? Прошло всего пять лет, и Самад снова приводит чужого, на этот раз одетого в белое – слишком белое для вечера пятницы в «О’Коннеле» – и к тому же слишком юного (негласные правила устанавливали возраст посетителя не моложе тридцати шести). Чего Самад добивается?

– Чего ты добиваешься, Сэмми? – спросил Джонни, печальный бывший оранжист, склоняясь над своей тарелкой и подцепляя на вилку мясо с овощами. – Хочешь сделать из нашего бара проходной двор?

– Кто он-то? – спросил Дензель – он все еще был жив.

– Это твой хороший сын? – поинтересовался Кларенс, который тоже, милостью Божией, был здесь.

– Спокойно, джентльмены. Ничего такого. Это мой сын. Маджид, это Микки. Микки, это Маджид.

Микки ошеломленно молчал, а с лопаточки в его руке свисал кусок недожаренной яичницы.

– Маджид Махфуз Муршад Мубтасим Икбал, – спокойно представился Маджид. – Приятно познакомиться, Майкл. Я столько о вас слышал.

Довольно странно, если учесть, что Самад ни слова ему не говорил о бармене.

Микки смотрел через плечо Маджида на Самада, ожидая подтверждения.

– Что-что? Это тот сын, которого ты отправил на родину? Это Маджид?

– Да-да, это Маджид, – поспешно ответил Самад, сердясь, что мальчик привлек такое внимание. – Что ж, нам с Арчибальдом как обычно…

– Маджид Икбал, – задумчиво повторил Микки. – Я бы никогда… Никогда бы не подумал, что вы Икбал. В смысле, у вас очень приятное лицо.

– И все же, Майкл, я Икбал, – Маджид обвел понимающим взглядом Микки и других неудачников, собравшихся у стойки, – несмотря на то, что довольно долго не виделся с отцом.