Белые зубы

Это было время новых людей: черных, желтых, белых. Целое столетие гигантского миграционного эксперимента. Так что в конце века вы видите на одной детской площадке Исаака Лёнга у пруда, Дэнни Рэмана в футбольных воротах, Куан О’Рурк с баскетбольным мячом и Айри Джонс, насвистывающую себе под нос. Детей, у которых имя и фамилия не просто не сочетаются, а противоречат друг другу. В их именах массовая миграция, переполненные корабли и самолеты, холод чужой страны, медицинские осмотры. Только в конце века и, может быть, только в Уиллздене можно встретить лучших подруг Зиту и Шэрон, которых постоянно путают, потому что Зита англичанка (ее матери это имя показалось красивым), а Шэрон – пакистанка (ее мать решила, что с таким именем девочке будет легче жить в чужой стране). И все же, несмотря на то, что мы смешались, несмотря на то, что мы наконец научились спокойно входить в жизни друг друга (как возвращаются в постель своей любимой после ночной прогулки), несмотря на все это, некоторым до сих пор трудно признать, что больше всего похожи на настоящих англичан индийцы, а на индийцев – англичане. Все еще есть белые молодые люди, которым это не по вкусу, которые к ночи выходят на слабо освещенные улицы с ножами, зажатыми в кулаках.

Иммигрант смеется над страхом националиста перед болезнями, перенаселением, смешанными браками – все это мелочи по сравнению с великим страхом иммигранта раствориться, исчезнуть. Даже невозмутимая Алсана иногда просыпается в холодном поту, когда ей снится, что Миллат (генетически BB; B – означает бенгалец) женится на девушке по имени Сара (аа; а – означает арийскую расу), у них рождается ребенок – Майкл (Ва), который, в свою очередь, женится на какой-нибудь Люси (аа), и подарит Алсане неузнаваемых правнуков (Ааааааа!), их бенгальские гены вымываются, фенотип побеждает генотип. Боязнь этого – самое необъяснимое и самое естественное чувство в мире. В ямайском языке оно отразилось даже в грамматике: у них нет личных местоимений, нет разделения на «я», «ты», «они», есть только чистое нерасчленимое «Я». Когда Гортензия Боуден (сама наполовину белая), узнала, за кого Клара вышла замуж, она пришла к ним, встала на пороге и сказала: «Слушай: я и я больше не знаемся», развернулась и ушла. Она сдержала слово. Гортензия вышла замуж за негра, чтобы спасти свои гены от исчезновения, а не для того, чтобы ее дочь народила детишек самых разнообразных цветов.

Так же ясно линия фронта была обозначена в доме Икбалов. Когда Миллат приводил Эмили или Люси, Алсана тихо плакала на кухне, а Самад уходил в сад воевать с кориандром. На следующее утро – мучительное ожидание – Самад и Алсана кусали губы до того момента, когда Эмили или Люси уйдет и начнется словесная война. Клара обычно не ругала Айри, потому что понимала, что не ей ее осуждать, и все же не пыталась скрыть свое огорчение и досаду. Ее сердило все: от комнаты Айри – храма голливудских зеленоглазых богов – до хохота ее белых друзей, которые время от времени совершали набеги на эту комнату. Клара видела, что ее дочь окружает океан розовой кожи, и боялась, что Айри затонет в его волнах.

Отчасти поэтому Айри не рассказала родителям о Чалфенах. Не то чтобы она хотела влиться в семейство Чалфенов… но инстинкт подсказывал ей, что лучше не говорить. Она влюбилась в них с неопределенной страстностью пятнадцатилетней девочки – это была влюбленность без объекта и цели, и все же она полностью поглотила ее. Айри просто хотела стать немного похожей на них. Ей нравилась их английскость. Их Чалфенизм. Их чистота. Ей не приходило в голову, что Чалфены в некоторой степени тоже иммигранты (в третьем поколении немцы и поляки – урожденные Чалфеновские) или что она им так же нужна, как они ей. Для Айри Чалфены были самыми настоящими англичанами. Когда Айри переступала порог их дома, она испытывала недозволенную радость, как еврей, жующий сосиску, или индус, двумя руками вцепившийся в «Биг-мак». Она переходила границу, пробиралась в Англию. Для нее это был какой-то ужасный беззаконный поступок – как надеть чужую форму или влезть в чужую кожу.

Родителям она говорила, что по вторникам у нее баскетбол.

* * *

А в доме Чалфенов разговор тек свободно. Айри казалось, что здесь никто не молится, никто не прячет свои чувства за выпиливанием лобзиком, никто не поглаживает выцветшие фотографии, вздыхая и думая, что было бы, если бы… Разговоры составляли жизнь.

– Привет, Айри! Проходи же скорее. Джошуа на кухне вместе с Джойс. Ты неплохо выглядишь. А разве Миллат не с тобой?

– Попозже подойдет. У него свидание.

– Понятно. Жаль, что на экзаменах не будет вопросов о технике поцелуев, он бы их ответил на ура. Джойс! Айри пришла! Ну как учеба? Это уже сколько? Четыре месяца? И что, помогли тебе занятия с Чалфенами?

– Да, помогли. Никогда бы не подумала, что у меня есть способности к наукам… и все же… Не знаю. Иногда у меня голова болит от всего этого.