Белые зубы

Айри благодарно ему улыбнулась. Теперь о ней заботился Маркус. Он помогал ей эти четыре месяца, когда она училась мыслить не размыто, а четко и определенно, по-чалфенски. Сначала она считала, что это большая милость со стороны великого ученого, но потом ей пришло в голову, что это доставляет ему удовольствие. Такое же, какое испытывает человек, следящий за тем, как слепой учится распознавать форму вещей или как лабораторная мышка находит выход из лабиринта. В любом случае из благодарности Айри стала интересоваться Будущей Мышью: а потом стратегический интерес превратился в подлинный. Визиты в кабинет Маркуса под самой крышей – уже давно ее любимое место в доме – стали все более частыми.

– Ладно, хватит тут стоять и глупо улыбаться. Идем.

Таких комнат, как кабинет Маркуса, Айри еще не видела. У него не было никакой другой функции, его единственное назначение – быть комнатой Маркуса. Здесь не было ни игрушек, ни всякого хлама, ни поломанных вещей, ни ненужных гладильных досок; здесь никто не спал, не ел и не занимался сексом. Он был не похож на чердак в доме Клары – собрание всякого барахла – все старательно убрано в коробки и надписано, на случай, если она вдруг решит покинуть Англию и улететь в другие края. Он был не похож на кладовки иммигрантов, заваленные всяким старьем, которым они когда-то пользовались, – и неважно, насколько оно было испорченным и поломанным, оно доказывало, что теперь у них что-то есть, тогда как раньше не было ничего. Комната Маркуса была посвящена только Маркусу и его работе. Кабинет. Как у Остин, или в сериале «Вверх-вниз по лестницам», или в книгах про Шерлока Холмса. Впервые своими глазами Айри видела настоящий кабинет.

Маленькая комната неправильной формы, с наклонным деревянным полом, из-за чего в одних местах можно стоять, а в других – нет, через окно в крыше свет падает квадратами, в солнечных лучах танцует пыль. Четыре картотечных шкафа стоят, как звери, выплевывающие бумагу из раскрытых пастей, – листы лежат кучами на полу и на полках, образовывают круги вокруг стульев. Густой сладковатый дым от немецкого табака ходит под потолком, окрашивая в желтый цвет страницы книг на верхних полках, а на журнальном столике приготовлен изысканный набор курильщика: новые мундштуки, трубки всех форм: от обычных изогнутых до самых причудливых – табакерки, разнообразные ершики, – все это лежит, как медицинские инструменты, в кожаном футляре с подкладкой из пурпурного бархата. Фотографии семьи Чалфенов висят тут и там на стенах, выстроились на камине, среди них есть и симпатичные снимки Джойс с еще не до конца развившейся грудью, сделанные во времена ее хипповой молодости – курносый нос и длинные волосы. А также несколько крупных изображений: фамильное древо семьи Чалфенов, портрет Менделя, явно довольного собой, и большой портрет Эйнштейна – канонический вариант: прическа Сумасшедшего Профессора, удивленный взгляд, большая трубка – а снизу цитата: «Господь не играет в кости». И, наконец, массивное дубовое кресло Маркуса, а над ним фотография, на которой Крик и Уотсон, усталые, но довольные, сняты перед своей моделью дезоксирибонуклеиновой кислоты – винтовая лестница, составленная из металлических скоб, ведущая от пола их кембриджской лаборатории куда-то вверх за кадр.

– А где Уилкинс? – спросил Маркус, склоняясь под низким потолком и постукивая карандашом по фотографии. – В 1962-м Уилкинс получил Нобелевскую премию по медицине вместе с Криком и Уотсоном. Но ни на одной фотографии Уилкинса нет. Всюду только Крик и Уотсон. История любит одиноких гениев и парные творения. Но в нее не попадают троицы.

Маркус помолчал.

– Если только это не комики или джаз-музыканты.

– Значит, вы одинокий гений, – весело заметила Айри, садясь на табурет.

– У меня был замечательный ментор. – Он указал на большую черно-белую фотографию на противоположной стене. – А менторы – это совсем другое дело.

Там был старик, снятый крупным планом, черты его лица грубо подретушированы, в итоге – эффект топографической карты.

– Великий старый француз – джентльмен и ученый. Он научил меня почти всему, что я знаю. Ему за семьдесят, а ум ясный, как стеклышко. Но, знаешь, главное – не доверять менторам безоговорочно. В этом вся штука. Так… и куда же задевалась эта дурацкая фотография?