Белые зубы

Она повернулась к Миллату и провела пальцем по высохшему следу от слезы на его лице.

– Ну что у тебя случилось?

Свертывая косяк, Миллат неторопливо приступил к рассказу. Ему нравилось заставлять их ждать. Если заставить Чалфена ждать, из него можно выбить все что угодно.

– Миллат, не кури здесь эту гадость. Каждый раз, когда ты при нас куришь, Оскар расстраивается. Он уже не маленький и понимает, что такое марихуана.

– Кто это, Мари-Хуана? – переспросил Оскар.

– Оскар, ты же сам знаешь, что это. Мы же как раз сегодня об этом говорили, это то, из-за чего Миллат становится таким ужасным, это то, что убивает клетки мозга.

– Отстань от меня на хрен, Джойс.

– Я просто хочу… – Джойс мелодраматично вздохнула и провела рукой по волосам. – Миллат, что случилось? Тебе нужны деньги?

– Да, вообще-то нужны.

– Почему? Что случилось? Миллат. Расскажи все по порядку. Опять проблемы с семьей?

Миллат приделал рыжий картонный фильтр и сунул косяк в зубы.

– Отец выгнал меня из дома.

– Боже мой! – Слезы тут же брызнули из глаз Джойс, она пододвинула стул поближе и взяла Миллата за руку. – Если бы я была твоей матерью, я, конечно, не твоя мать… она совсем не знает, как воспитывать детей… Это так ужасно… позволить своему мужу забрать у тебя одного ребенка и бог весть как обращаться с другим…

– Не смей так говорить о моей матери. Ты ее даже не видела. Я вообще про нее не сказал ни слова.

– Ну она сама не хочет познакомиться со мной. Можно подумать, что я пытаюсь занять ее место.

– Заткнись, на хрен, Джойс.

– Но какой в этом смысл? Так поступать… Это тебя расстраивает… Я, может, чего-то не понимаю, но это очень похоже… Маркус, налей ему чаю. Ему нужно выпить чаю.

– Да отстаньте вы, на хрен! Не хочу я никакого долбаного чая. Вы только и делаете, что пьете этот чертов чай! Вы и ссыте, наверно, чистым чаем.

– Миллат, я просто пытаюсь…

– Не надо пытаться.

Из косяка Милы вывалилось зернышко и упало ему на губу. Он снял его и закинул в рот.

– Но коньяк мне бы не помешал, если есть.

Джойс кивнула Айри, как будто говоря «Ничего не поделаешь», и жестом попросила Айри налить ему немного коньяка. Айри встала на перевернутое вверх дном ведро, чтобы дотянуться до верхней полки, где стоял тридцатилетний «Наполеон».

– Ладно. Давайте успокоимся. Итак. Что же случилось на этот раз?

– Я назвал его мудилой. Потому что он и есть мудила. – Миллат смахнул руку Оскара, который, в поисках новой игрушки, уже подбирался к его спичкам. – Некоторое время мне негде жить.

– Тут даже говорить нечего! Ты можешь пожить у нас.

Айри протиснулась между Джойс и Миллатом и поставила на стол стакан с толстым дном.

– Айри, ты его совсем задавила.

– Я просто…

– Это ясно, но сейчас ему нужно, чтобы было удобно, нужно свободное место.

– Он гнусный лицемер, – сердито вступил Миллат. Он говорил, глядя в пространство, обращаясь к оранжерее за окном в той же степени, что и ко всем остальным, – молится пять раз в день и при этом пьет. У него нет даже друзей-мусульман, а на меня орет из-за того, что я трахнул белую девку. Он сердится из-за Маджида, а срывается на мне. И требует, чтобы я прекратил общаться с людьми из КЕВИНа. А я, черт возьми, гораздо больше мусульманин, чем он. Пошел он!

– Ты не против, что тебя все слушают? – Многозначительным взглядом Джойс обвела комнату. – Может, нам лучше поговорить наедине?

– Знаешь, Джойс, – сказал Миллат и одним глотком осушил стакан. – Срать я хотел, слушает кто или нет.

Джойс посчитала, что это он так выразил свое желание поговорить наедине, и выпроводила всех из кухни.

Айри была рада уйти. За те четыре месяца, что они с Милой ходят к Чалфенам, продираются сквозь трудности биологии и математики, едят полезную вареную пищу, случилась странная вещь. Чем больше Айри старалась – в учебе, в попытках вести вежливый разговор или в старательном подражании Чалфенам, – тем меньше она интересовала Джойс. И наоборот: Миллат все больше наглел: он неожиданно являлся в воскресенье вечером, обкуренный и с девицами, он курил траву в доме, он тайком выпил их «Дом Периньон» 1964 года, он мочился в саду прямо на розы, он устроил собрание КЕВИНа у них в гостиной, он звонил в Бангладеш – наговорил на триста фунтов, он обзывал Маркуса гомиком, грозился кастрировать Джошуа, звал Оскара маленьким испорченным гаденышем, говорил Джойс, что она маньячка, – и Джойс любила его все больше и больше. За четыре месяца он уже должен был Чалфенам триста фунтов, новое пуховое одеяло и колесо от велосипеда.

– Пойдемте наверх, – предложил Маркус, прикрыв за собой кухонную дверь. Он наклонялся то вправо, то влево, когда младшие дети проскакивали рядом с ним. – Ты хотела посмотреть фотографии? Они готовы.