Баламут

Порой казалось: соловей достает со дна Светлужки мелкие, обкатанные голышики. Звенят, падая в речку, прозрачные капельки, перекатываются камешки. Но вот надоели ему голыши, и он с размаху бросает их в омут, и звенят колокольцы… Да только ли над Светлужкой слышна эта непередаваемо чистая звень?

— А вон еще, — прошептала обрадованно Лариска. — Слышишь, Олег? Другой выводит трель… Ой, боже, ну как хорошо! Скоро по всей Светлужке соловьи защелкают. Наверно, другой такой речки нет, как наша. Ее надо бы Соловьиной назвать.

Олег глянул на Лариску, и она улыбнулась ему. Улыбнулась, вытирая рукой нависшие на ресницах слезинки.

XI

Не зря, видимо, говорят, что счастье от несчастья недалеко ходит. Вся последняя неделя июня — тихая, кроткая, с пугающе светлыми ночами, пролетела для Олега, как один день.

Чуть ли не каждый вечер встречались они с Лариской. Исколесили все окрест вдоль и поперек. А однажды засиделись на Ермаковом обрыве у Светлужки до рассвета.

Раньше Олег как-то и не думал о том, до чего же она маняще красива — извилистая их речушка, красива не яркостью, не броскостью, а бесконечно глубокой, задушевной русской своей светлостью. Посидите-ка июньской ночкой на берегу Светлужки и сами в этом убедитесь.

Чутко дремлющая вода — теплая-теплая, теплее парного молока, на заре видела сны: по ней то и дело шли круги — то тут, то там. Олег знал — рыба в воде играла, но Лариска говорила другое: «Сны снятся Светлужке — легкие, девичьи, потому-то и круги тихие, не плескучие». И Олег соглашался, кивал головой.

А когда закричала страшно, леденя душу, выпь в камышах — черных впрозелень, возле которых на загустевшей воде плавали, тая, последние звезды, Лариска испуганно шепнула на ухо: «Водяной бык… честное слово! Я маленькой видела, как он косматую морду из омута высунул и ну кричать. Я тогда без памяти домой примчалась».

И вдруг все сразу кончилось, точно оборвалась та незримая, пока еще тонюсенькая, ниточка, все эти дни связывающая Олега и Лариску.

Прибежал он в субботу в Заречье к Лариске под окно, намереваясь ошеломить ее радостной вестью: «В Ставрополе польский эстрадный ансамбль выступать будет. Всего один вечер. Ясно? Собирайся!»

Подкрался к раскрытому настежь окошку, глянул через подоконник, заставленный плошками с веселой бездумной геранью, да так и присел.

Прямо у окна за ломившимся от книг столом сидели рядышком, локоть в локоть, Лариска и… фельдшер.

Откуда он внезапно взялся, этот смазливый синеокий усатик? Ни разочку не заикнулась о своем костоправе Лариска, а ведь о чем только не переговорили они с Олегом в эту канувшую теперь в небытие беззаботно-счастливую неделю. И вот — нате вам! Вольготно сидел бок о бок с Лариской в ее доме ненавистный Олегу хлюст, концом карандашика по усам водил и латинскими словами сыпал, ровно семечки каленые щелкал.

Хрустнул под ногами у растерявшегося Олега прутик. И тотчас Лариска строго крикнула:

— Кто там?

Выпрямился Олег, поднял с трудом голову.

— Я это. Выйди на крыльцо… на минуту.

С недоумением Лариска переспросила, словно не узнала по голосу:

— Олег?

Он не ответил, лишь губы сжал плотно. А про себя подумал с упреком: «Хитришь? И не стыдно?» Хотел повернуться и уйти, но что-то еще удерживало, какая-то неподвластная ему сила крепчайшими ремнями спутала ноги.

— Ой, да ты что — язык проглотил? — весело сказала Лариска, показываясь в окне. — Заходи, Олег, я тебя с Валентином познакомлю.

Помотал головой Олег, набычился. Лариска пожала плечами, бросила сухо: «Сейчас!» и скрылась.

Чтобы усатик не слышал их разговора, Олег намеренно дальше отошел от крыльца.

— Ну, что у тебя за китайские секреты? — налетела на него Лариска. Она белой бабочкой выпорхнула из калитки — совсем неожиданно для Олега. — Да ты… куда ты так вырядился? — оглядела она Олега вприщур.

Из заднего кармана черных брюк Олег осторожно достал билеты. И все так же молча протянул их девушке.

— Билеты? И куда? — Лариска с томительной нерешительностью взяла в руки две неровно оторванных сиреневых ленточки, пробежала глазами скупой текст. Сказала, не поднимая глаз: — Нет, Олег, не могу. Мы и нынче весь вечер, и завтра… заниматься будем. Валентин обещался…

Тут она глянула на Олега и замолчала. Длинный, большеголовый, он смотрел на нее с таким грустным, убитым видом, что доброе Ларискино сердце все так и затрепетало от жалости.

— Олег, ты только… только, пожалуйста, не сердись, — начала было снова Лариска, прижимая к груди кулачки, но он, озлясь, перебил ее:

— А я-то думал… а ты… Зачем ты меня за нос водила? А сама… Этого усатика в уме держала? Зачем?

Вплотную к Олегу подошла не сробевшая Лариска. Положила на его вздрагивающие угловатые плечи маленькие крепкие руки.

— Пойми меня, Олег, правильно. Пойми! Наслушался ты актушинских сплетниц, а они ошибаются: не собиралась и не собираюсь я замуж. В медицинский… вот куда я собираюсь попробовать поступить. А Валентин обещался поднатаскать меня… Ну, теперь ты все знаешь?