Баламут

— Старею, похоже. На болтовню тянет: видишь, как развезла! Да сейчас закруглю. Отца твоего и раньше уговаривали в вожаки колхозные заступить. Да он не простак, все увиливал. А от сельсовета не отвертелся. Избрал народ. Ну, и начали они с Заклепаловым, тогдашним предколхоза, поднимать урожайность, насаждать культуру на селе… Раньше Антон в меру выпивал, а Заклепалов этот самый… он еще до Антона несколько колхозов по миру пустил, так вот Заклепалов-то и втравил отца. Что ни вечер — то пьянка у них, что ни воскресенье — гулянка. Они и бабенок мокрохвостых не обходили стороной. А мой… этот даже в Брусянах завел себе мамзельку. К слову добавлю, мизгирь Волобуев на побегушках у теплой компании числился. Правая рука! Этому, верно, на радость было, что народное добро по ветру пускают. Он ведь из семьи приметных в округе богатеев. У деда Волобуева маслобойка была, трактор, скота полный двор. Ну, вот, кажись, и до конца дотянула. Сколько раз, бывало, своему советовала добром: «Опомнись, что делаешь? Развяжись с бесстыжим беспутником Заклепаловым! Снимать его пора, а то все корни под колхозом подрубит!» А мой Антон знай свое: «Не бабьего ума дело. Не суйся в наши мужские дела!» И как что, так в Брусяны закатится… к своей, значит, крале. Была у него секретарша в леспромхозе. Вернется, бывало, домой из района, слова доброго не скажет. Тучей осенней смотрит. А в зиму в райисполком устроился. Дружок у него там с войны сидел, ну и помог бедняге. Приезжает раз из района и заявляет, потирая от превеликого удовольствия руки: «Собирайся, мать! Пора из этого болота выбираться. Хватит и тебе за разными буренками навоз выгребать да баланду всякую им стряпать. Хватит ишачить, собирайся давай!» — «Как собирайся? — спрашиваю. — Развалили все, а теперь на печку? Пусть дохнет скот, пусть люди недоедают, а мы с портфелем по райцентру разгуливать зачнем? Вспомни-ка деда Никиту! За что он головушку свою сложил?» А мой Антон свое гнет: «Перестань, говорит, демагогию разводить. Не те времена. Раз мне партия доверяет другой пост, значит, надо ехать!» — «А секретуркой с крашеными губами, говорю, тебе тоже партия приказала обзавестись… окромя жены?..»

Повернувшись лицом к Олегу, мать улыбнулась ему ласково и виновато. Сказала еле слышно:

— Так и разошлись, Олежек, наши с Антоном пути. Так ты у меня и остался без отца. Виновата если — кори. Только не могла против сердца… Какая уж это жизнь, когда знаешь, что ты постылая своему мужу? У него и для тебя ласкового взгляда не было.

Ни слова не проронил Олег. Собрав с колеи обрывки порванного письма, он сунул их в карман. И встал. Подошел к матери. Бережно прижимая ее голову к своей груди, поцеловал в затылок. И тут он увидел в темных густых ее волосах тонкие ниточки. Несколько тусклых свинцовых ниточек.

X

Когда они чуть ли не последними вышли из Усольского клуба, только что битком набитого людьми, Лариска, глянув на ручные часики, тихо ахнула:

— Ой, уж тридцать пять двенадцатого!

Вытирая скомканным платком шею, Олег спросил себя: «Как же мы теперь в Актуши… на одиннадцатом номере? А?»

В Усолье они прикатили на случайно подвернувшемся грузовичке. А вот обратно… Олег оглядел пустынно сумрачную площадь. Лишь напротив у продовольственно-промтоварного магазина, такого по-городскому шикарного, с огромными витринами из сплошного стекла, тускло горел фонарь, освещая вокруг себя пыльную, полупритоптанную траву в пятнах мазута.

В разные стороны торопливо расходились последние парочки. С завистью провожая взглядом убегавших в обнимку мальчишку и девчонку, Олег снова подумал: «Эх, и барбос же я… ну, зачем потащил за собой Лариску?»

Тут-то и подкатил к ним лихим чертом Ленька Шитков на своем трескучем мопеде! С ветерком подкатил, каналья, обдавая и Лариску и Олега пыльцой — отволглой, пропахшей прогорклым полынком.

— Честной компании приветик! — бодро поздоровался Ленька. — Персональную «чайку» ждем или надеемся такси заарканить? Предполагаю, годков эдак через десяток они, возможно, и появятся в нашей местности. Я имею в виду такси. А сейчас, — Ленька развел руками, как бы прося извинения, — а сейчас, к сожалению… Как сказал Маяковский: «Наша планета для веселья мало оборудована».

И он глупо и самодовольно рассмеялся, рассмеялся прямо в лицо помрачневшему Олегу.

Лариска обрадованно сказала:

— Лень, а мы тебя не видели… ты в каком ряду сидел?

Опять разводя руками, Ленька нахально хихикнул:

— Так вы же на пару! Разве тут узришь земляка!

— А ты один? — спросила чуть удивленно Лариска, переступая с ноги на ногу (ох, уж эти туфельки на гвоздиках!).

— Как видите… «Белеет парус одинокий в туманном море голубом».

— Не ври. У поэта сказано: «в тумане моря голубом», — проговорил Олег. — Что это ты стихами сыплешь? Уж не задумал ли в поэты податься?

Легонько потянув Олега за рукав пиджака, Лариска спросила, улыбаясь поощрительно:

— А ты, Леня, правда стихи пишешь?

Изображая из себя скромника, Ленька потупился, поводя ладонью по рулю мопеда.

— Пацаненком когда был… а сейчас… разве что изредка. Все дела, да случаи…