Андрей Столяров

«Ночь бунта» имела еще одно важное следствие. Она необыкновенно нас сплотила и сблизила. Я имею в виду прежде всего нашу группу. Ночи в пустыне вообще-то холодные, температура в гостинице, если учесть, что отопление еще не успели полностью запустить, стояла такая, что при дыхании заметен был пар изо рта. Сидели в куртках, джемперах, свитерах, грелись виски и коньяком — впрочем, последнее касалось лишь нас с Чаком. Зато Ай Динь заварила какой-то волшебный чай — согревал, буквально обволакивая гортань, один его пряный, травяной аромат. За окном горели прожектора, рычали и лязгали экскаваторы, выкапывающие на Стрите ямы для пальм. Настроение у всех было приподнятое. Обсуждали мы, разумеется, в первую очередь «бунт», но в подтексте сумбурного разговора звучало нечто иное. Нечто такое, что действовало на всех нас. Напрямую об этом слова никто не сказал, но, по-моему, мы все чувствовали, что попали в какой-то удивительный сон, в нездешнюю, преобразованную реальность, где, как в фокусе, сошлись векторы земных чаяний, и что отныне мы — это уже не просто мы, а облеченные доверием, полномочные представители человечества, что истекают последние минуты старого мира и что с нас начинается высокая миссия, которая изменит всю жизнь на Земле.

Это был, вероятно, лучший вечер из тех, что мы провели в Центре. Начало любого большого дела — всегда немножечко праздник. Помню, что ближе к концу чаепития я случайно глянул на Дафну, и она вдруг ответила взглядом, от которого меня бросило в жар. Так мы сидели, изучая друг друга, наверное, секунд пять. И если можно сказать что-то без слов, то это была именно такая безбуквенная и беззвучная речь. Пять секунд протекли, словно вся жизнь. А потом Дафна отвернулась, резко вздохнула и встряхнула ладонями, будто ссыпав с себя шелуху прежних дней.

— Все… Уже поздно… Я, пожалуй, пойду…

10

К сожалению, я не могу разложить по полочкам «инцидент первого дня». То есть я, конечно, могу — и во всех подробностях — рассказать, как этот злосчастный день начинался, как я утром вставал, умывался, одевался, завтракал и т. д., как прослушал по внутреннему оповещению очередные инструкции, зачитанные Ма­риной Тэн, как наблюдал из окна прибытие делегации Генеральной Ассамблеи ООН (кстати, урезанной после долгих дискуссий до пяти человек), как, точно пчелы, роились вокруг при­бывшие журналисты и как опять, уже второй раз, выстраивался взвод почетного караула — в белых мундирах, с золотыми перьями бунчуков. Все это я рассказать могу. Но кого это будет интересовать? И наш Центр, и подробности нашего быта, и саму делегацию, и подго­товительный церемониал много раз показывали по телевидению. Ничего нового я сюда не внесу.

Я мо­гу рассказать также о реальном начале Контакта: как в се­ребристом покрытии Купола образовался небольшой темный овал (именно образовался, не сдвинулся назад или вбок, а как бы взял и исчез), как появился оттуда Виллем, хотя это имя еще не было произнесено, и поднял руки в традиционном арконском приветствии. Как он, не торопясь, прошествовал за стеклянным покрытием галереи, как пропорхнул по аудитории шорох, когда во плоти шагнул в конференц-зал неземной человек, как генеральный секретарь ООН произ­нес короткую речь и как Виллем, вновь приподняв руки над головой, по­пытался произнести в ответ несколько слов. Все эти кадры опять-таки можно легко найти в интернете. Однако о самом главном, о том, что читателей интересует больше всего, о хаосе, внезапно обрушившемся на нас, о невообразимой сумятице, перевернувшей конференц-зал вверх дном, я внятно рассказать уже не мо­гу и лишь замечу в свое оправдание, что никто из при­сутствовавших там в этот день, несмотря на последующие многочисленные интер­вью, так и не сумел на­ри­совать полной и объективной картины. Роликов ее в интер­нете вы тоже не обнаружите. Все записи, сделанные журналистами, были по распоряжению Петру Буреску беспощадно изъяты. Сигуранца сработала тут быстро и четко. Единственная же полная запись, которую произвел официальный оператор ДЕ­КОНа, согласно решению Совбеза ООН была засекречена, как было сказано в протоколах, «на неопределенное время», ознакомился с ней лишь избранный круг лиц, в число которых я, разумеется, не вхожу.