Андрей Столяров

Бытовые мелочи, впрочем, отходили на задний план. У нас, экспертов, был свой аврал, тоже не прекращающийся ни на секунду. Лавенков как-то обмолвился о «битве народов», которая вспыхнула во властных верхах, едва команду экспертов начали формировать: каждая из великих держав пыталась протолкнуть туда побольше своих. Аналогичная битва теперь вспыхнула и у нас. И если со структурой рабочих групп из четырех-пяти человек (так просили арконцы) мы справились довольно легко, то ожесточенные разногласия вызвал вопрос о стратегии переговоров: что именно в результате их мы хотим получить. (Всё! — сразу же вскричал Пламен Дончев, как выяснилось, самый темпераментный среди нас.) Спичку к сухой щепе поднес Чак. Дождавшись, пока Пламик после своего восклицания перестанет довольно ржать, он спокойным голосом пояснил, что наша позиция на переговорах является очень сла­бой. Конечно, хорошо, что арконцы придерживаются внешнего, формаль­ного равноправия, но ни о каком содержательном равен­стве и ре­чи не может быть. Слишком уж различаются силы сторон. Слишком велик разрыв в уровнях цивилизацион­ного бытия. И здесь же Чак сформулировал главную мысль: основная трудность для человечества заключа­ется в том, что нам, в сущности, нечего предложить. У нас нет ничего, что мог­ло бы арконцев заинтересовать. И потому базо­вая стратегия пе­ре­говоров, если выражаться простыми словами, должна быть та­кой: брать, что дают, и непрерывно за это благодарить. Модель — дет­ский сад, куда заглянула проверочная комиссия. Мы не долж­ны надоедать взрослым людям своими капризами и нытьем. Мы не должны дергать их за полы одежд и клянчить всякую при­влекательную мишуру. Нам следует наивно радо­ваться и лопо­тать, тогда есть надежда на горсть вкусных орешков, пряников или конфет.

Это выступление Чака вызвало катаклизм эмоций. Разумеется, руками никто не размахивал и никто, кроме Пламика, голоса не повышал. Сдержанность и корректность — одно из положительных качеств научной среды. Вместе с тем тут же хлынула такая лавина язвительных замечаний, сразу же возник вокруг Чака такой смысловой накал, что, казалось, его разъедают пары невидимой кислоты. Мне особенно врезалось в память высказывание Хаймы ван Брюгманс, профессора социологии из Амстердама и одновременно президента известной организации, отстаивающей права меньшинств, что «уважаемый доктор Джабата навя­зывает нам всем комплекс «хорошего негра», который белые американцы пытались внедрить в своем расовом обществе еще сто лет назад». Дескать, «хороший негр» заведомо признает бе­лого человека неким высшим по отношению к себе существом, заведомо соглашается, что белый человек желает негру только добра и потому безоговорочно подчиняется ему, белому чело­веку, всегда и во всем. Своеобразная инвектива, особенно если учесть, что сам Чак, типичный афроамериканец, был чернее смолы.