Андрей Столяров

Особое внимание, разумеется, уделялось самому сектору пе­реговоров. Все две недели, прошедшие после посадки (и если бы не этот внезапный временной лаг, строительство не успели бы завершить), черный конус арконского модуля, первоначально едва высовы­вавшийся из песка, быстро рос и наконец превратился в глад­кую сферу диаметром около девяноста метров и высотой около тридцати. Цвет его из зловеще черного стал серебри­стым, легким, будто отвердевший туман, а сам громадный бархан при этом исчез (физики говорили, что тут, наверное, работает «конвертер материи»). Так вот, по взаимно­му согла­сованию, метрах в пятидесяти от защитного поля, обозначенного яркой оранжевой полосой, был возведен шестигранный Павильон в виде ротонды: зеркальные, односторонние окна, кондиционеры, зал на семьдесят мест, начиненный аудио- и видеоаппаратурой. Чак Джабата (для меня к тому времени уже попросту Чак), профессиональный переговорщик, некоторое время работавший в ФБР (о чем меня тут же проинформировал Андрон Лавенков), объяснил, что это так называемый «показательный жест»: арконцы, видимо, изучили дипломатические про­токолы Земли и таким образом демонстрируют нам равенство обеих сто­рон. Если бы они пригласили нас под Купол, к себе, то это вы­глядело бы как «побеждённые» являются к «победителю». Если же переговоры ведутся на зем­ной территории — то есть, напро­тив, арконцы сами являются к нам, — то это означает, что они при­знают суверенитет Земли. Так что Павильон был воз­веден не­спроста, и неспроста от Купола, точнее от границы защит­ного поля, была к нему пристроена округлая стеклянная гале­рея, по которой арконская делегация должна была каждый день проходить.

Ну что ж, может быть.

Профессионалам виднее.

Во всяком случае, в течение этих полутора полутора месяцев обстановка в Центре представляла собой настоящий строительный ад: все вокруг дико ревело, подрагивало, как при землетрясении, жутко бухало, взвизгивало, оглушительно грохотало, проползали тяжелые грузовики, вгрызались в оплывающие барханы буль­дозеры, поворачивались монтажные краны, взмахивали зуб­чатыми пастями экскаваторы, то и дело приземлялись транспортные вертолеты, рычали бронетранспортеры, едущие неизвестно куда, трусцой пробегали туда же солдаты, на каждом свободном метре, будто термиты, копошились рабочие в желтых светоотражающих куртках. Нигде шагу нельзя было ступить, что­бы не споткнуться о доску, кабель, перегородку, трубу или о какой-нибудь зага­дочный растопыренный механизм.

Мы, теперь имеется в виду команда международных экспертов, про­вели в этом аду почти три недели. Размещать нас, пускай даже временно, в Эр-Рияде оказалось рискованно: там как раз в эти дни нача­лись масштабные столкновения демонстрантов с полицией, вы­росли на улицах баррикады, то и дело вспыхивала беспорядочная стрельба, счет пострадавших шел на десятки, а по неофициальным данным на сотни гражданских лиц. Правительство объявило в стране чрезвычайное положение, но сбить репрессиями волну протестов не удалось. Напалеб же, ближайший к нам городок, для размещения нашей компании тоже совершенно не подходил: полсотни мелких строений, по­лу­заброшенных, среди песков, никакого приемлемого жилья, ни­какой инфраструктуры. Неделю нам пришлось прожить в ар­мейских палатках, каждая на шесть человек, воспоминания об этом, я думаю, сохранятся у меня на всю жизнь, и лишь в сере­дине мая, когда уже навалилась жара, нас переселили в гости­ничные корпуса, где еще полным ходом шли отделоч­ные работы. Спать приходилось то под сверление, казалось, над самым ухом, то под упорное, с утра до утра, долбление стен, вдыхать то запах краски, то свежезамешанного бетона, то просто душную белесую пыль, висящую между стен.