Андрей Смирнов

Он не успел достать нож. Я перехватил руку с дубиной и провел апперкот — мой тренер по

боксу, если бы мог видеть, наверняка похвалил бы. Раздался хруст, Луиса приподняло в воздух, но

потом земная гравитация утянула его обратно, он повалился на спину и остался в этом положении.

Один-ноль в нашу пользу.

Жуан, придерживая спущенные штаны, скрючившись, выполз из камеры Жанны. Я ухватил

его за шкирку и за сальные патлы и впечатал лбом в стену. Стена выдержала, лоб — нет. Два —

ноль. Первый раунд за нами. Я снял с Жуана пояс с ножом, а нож Луиса воткнул ему между ребер.

Такую падаль нельзя оставлять в живых.

Взяв факел, двинулся по коридору, вдоль камер.

— Что теперь? — спросила Жанна, следовавшая за мной по пятам.

— Все отлично, девочка! Ты молодец!.. Эй, Тибо! Ты здесь?!. Тибо!!!

Ответом были только бессвязные вопли выживших из ума заключенных. Я переходил от одной

камеры к другой, но из окошек в двери на меня смотрела либо пустота, либо дикие глаза безумцев.

Гноящиеся губы, обезображенные лица, рты, в которых недоставало большей части зубов, на руках

— язвы и следы свежих крысиных укусов. На некоторых дверях были начертаны знаки вроде тех,

что украшали мою дверь и дверь Жанны, но лица, находившиеся за этими дверями, были ничуть не

лучше  всех  остальных.   Полагаю,   мало  кто  мог  протянуть   здесь  больше  года  —  умирали  или   от

заражения крови, или от туберкулеза, а рассудка они лишались еще раньше. Признаюсь, поначалу у

меня  была  мысль  открыть  настежь  все  двери,   но  когда  я  увидел,   сколько  здесь  сумасшедших,   я

переменил свое решение.

Чем   дальше   я   шел,   чем   громче   кричал,   тем   меньше   становилась   надежда,   что   Тибо

откликнется. Возможно, он томится где-то на другом этаже. Я помнил из разговоров тюремщиков,

что   меня   поместили   в   эту   камеру   только   потому,   что   недавно   здесь   умер   кто-то   из   прежних

заключенных. Тибо мог сидеть двумя ярусами выше. Или ниже.

—  Андрэ,   прошу  вас...   —  Жанна вцепилась  в  мой рукав.  —  Надо  уходить  отсюда...   Сюда

может кто-нибудь зайти!.. Пожалуйста!..

Я шел дальше. Остались две камеры в самом конце коридора — справа и слева. Слева в окошке

была   заросшая  волосами   и   грязью   морда,   справа   все   было   тихо.   Я   отодвинул   засов   и   посветил

факелом в темноту. О Боже!..

На  меня  пахнуло   нестерпимой   вонью.   На  кровати   шевелился  огромный   темный   клубок  —

крысы, обеспокоенные моим появлением, разбегались прочь от света. Очевидно, обитавший здесь

узник   умер   несколько   дней   назад,   а   тюремщики   не   придали   большого   значения   тому,   что   еда,

которую они ставят перед дверью, остается нетронутой.

Я закашлялся и захлопнул дверь. Когда я оглянулся, то увидел, что в глазах Жанны застыл

ужас.

Затем я встретился со взглядом человека из камеры слева. Взгляд был на удивление ясным.

— Выпусти меня, — отчетливо проговорил он.

Я   смотрел   на   него   и   колебался.   Украшенная   язвами   кожа,   борода,   в   которой   копошились

насекомые, длинные патлы грязных волос... Нескольких передних зубов не хватало.

— Выпусти меня! — Он едва не рычал от ярости. — Выпусти, иначе, клянусь, — я подниму

такой крик, что сюда сбежится вся графская солдатня!

Я  подошел  к  двери  и отодвинул  засов.   Не  потому,   что  испугался  его  угроз.   Он  мог  орать

сколько влезет — все равно бы его никто не услышал. Я отодвинул засов потому, что представил

себе на секунду — каково провести здесь несколько лет и суметь сохранить толику рассудка.

Он выбрался из камеры. Глаза его горели — то ли от безумия, то ли от радости. Господи Боже

мой, на кого он был похож!.. Голливудские фильмы ужасов отдыхали.

От него несло, как от помойки. Я отодвинулся подальше. Жанна спряталась за мою спину.

— Как будем выбираться? — хрипло спросил старик.

Я посмотрел на него снова и в очередной раз убедился в правоте высказывания графа Альфаро:

я благородный дурак. Весь расчет строился на том, что стражники на воротах не обратят на нас с

Жанной особого внимания. Некоторые шансы на это были — наша одежда и кожа еще не успели

принять такого вида, как у остальных заключенных. Мы еще могли сойти за обычных людей, даже

Жанна, лицо которой украшали синяки и кровоподтеки. Но этот старик... Каждый, посмотрев на него

один раз (я молчу о запахе), немедленно забил бы тревогу.

— Теперь не знаю, — честно признался я. Мелькнула мысль — а не прирезать ли, пока не

поздно, старикашку? Но поскольку я был полным дураком даже не на сто, а на двести процентов, я

этого не сделал.

Не смог. И пусть все катится ко всем чертям. Я натянул сапоги Луиса, старик позаимствовал

барахло   Жуана.   Он   был   настолько   худ,   что   куртка   толстяка-тюремщика   сидела   на   нем,   как   на

швабре.

— Дай мне нож, — сказал он, протягивая руку.

— А ты с ним обращаться-то умеешь, дед? — с сомнением спросил я.

— Получше тебя, франк.

Я отдал ему пояс Жуана вместе с клинком. Дубинку он подобрал самостоятельно. С оружием в

руках и в одежде, висевшей складками, вид у него был наинелепейший.