Андрей Смирнов

Голос был слабым и хриплым. Я вцепился в прутья решетки.

— Жанна... Я — Андрэ де Монгель. Помнишь, я приезжал к вам?.. Со мной был еще слуга,

Тибо. Я...

— Помню. — Ее голос стал совсем тихим, еле слышным.

Короткая пауза.

— Значит, вас тоже... — негромко проговорила Жанна.

— Как ты здесь очутилась?

— Нас с бабушкой привезли люди графа.

— Так твоя бабушка... она что — тоже где-то здесь?

— Нет, — всхлип, — ее убили... сожгли.

— Черт! Я думал, вас сожгли еще в Чертовом Бору! Как вы живы остались?

Долгое молчание.

— Бабушка... обманула их.

— Как обманула?

— Она заставила их поверить, что мы находимся в доме.

—   Понятно...   Я   видел:   они   дверь   подперли   поленом,   чтобы   вы   не   смогли   сбежать,   когда

зажгли дом.

— Сьер Андрэ... — Казалось, она колеблется, не решаясь сказать что-то еще. Решилась. —

Простите нас. Это мы вас приманили обратно.

Какая-то странная манера выражаться...

— Ну...  да, в общем-то, — согласился я, — из-за вас я обратно поехал. Я чуть Принца не

загнал, чтобы поспеть в Бор раньше Луи!..

— Нет, нет... Вы не понимаете... Бабушка навела порчу на деревню, а потом приворожила вас

обратно. Альфаро повелел ей.

— Что за чушь!

— Это правда.

— Я поехал обратно по собственному желанию.

— Вы и должны были так думать.

— Ерунда. Я и сейчас поступил бы так же.

Жанна ничего не сказала. В моем сознании вдруг ожил образ графа Альфаро:

«Вы   действительно   оказались   тем   самым   человеком,   который   был   нужен   Мастеру...

Благородным... простите, дураком».

— Если вы с графом в одной команде, почему он посадил тебя сюда?

Снова всхлипывания.

— Я не знаю, сьер Андрэ... Бабушка говорила, нас наградят...

— Вас и наградили, — зло сказал я. — Ну и как наградка? Понравилась?

Жанна   снова   ничего   не   ответила.   Я   выдохнул   и   приказал   себе   успокоиться.   Моя   злоба

происходила исключительно от того, что люди, из-за которых меня чуть не угрохали в Чертовом

Бору   и   из-за   которых   я   поссорился   с   бароном   Родриго,   оказались   в   одном   лагере   с   психом,

засадившим меня сюда. Но сейчас мы с Жанной были в одинаковом положении. Надо думать, как

выбираться,   а   не   вспоминать   старые   обиды.   Тем   более   гнусно   вымещать   их   на   девушке,   чье

положение намного хуже моего. Хотя куда уж хуже, казалось бы...

— Сьер Андрэ. — Жанна повысила голос. Она говорила скороговоркой, глотая слова и слезы.

— Я не хотела, чтобы было... так. Не хотела, чтобы с деревней... что-нибудь случилось. Я всегда...

Госпожа Аманда была всегда к нам добра...

— Все, закрыли эту тему. Скажи мне лучше...

Тут  в   шумной   игре   Жуана   и  Луиса,   видимо,   случился   небольшой   перерыв,   а  наши  голоса

привлекли их внимание.

— Эй, вы! — заорал Жуан, продвигаясь к нам и молотя дубинкой по металлическим частям

дверей, мимо которых он проходил. — А ну, живо заткнулись — пока я вас сам не заткнул!

—   Рискни   здоровьем,   говнюк!   —   рявкнул   я   по-испански.   И   снова   переходя   на

южнофранцузский: — Жанна, я что-нибудь придумаю...

—   А-а,   так   это   наш   рыцаренок!   —   Жуан   остановился   перед   моей   камерой.   —   Это   наш

благородный рыцаренок воркует! — И добавил почти ласково: — Снова мочи захотел? Так могу

устроить. У меня этого добра еще много!

— Верю, — согласился я. — Ты полностью из этого «добра» состоишь.

— Вот и нахлебаешься вдоволь, — подумав, пообещал Жуан и подошел к камере Жанны. — А

ты, шлюха, если еще хоть слово скажешь — такое тебе устрою, что ангелы на небесах заплачут

кровавыми слезами! Поняла?! Поняла, спрашиваю?!.

— Да... — прошептала Жанна.

...Нам   удалось   переброситься   несколькими   словами   вечером,   когда   принесли   котелок   с

отбросами, которыми кормили нас, а Луис начал ругаться со слугами из-за каких-то луковиц. Как я

понимаю,   раз   в   неделю   каждому   заключенному   полагалась   луковица   —   еще   одно   проявление

гуманизма нашего любезного графа. Луковиц заключенные, естественно, никогда не видели — их

забирали себе тюремщики. Суть ругани Луиса с кухонными работниками сводилась к тому, что те

принесли слишком много гнилых луковиц.

— Жанна!

— Я слышу, Андрэ. Прошу вас, говорите тише, иначе меня снова изобьют.

— А за что тебя... вчера?

На пределе слуха я различил ее горестный вздох.

— Я хотела заколдовать Жуана. Бабушка меня учила, как можно... отнять у человека волю...

— Выходит, недоучила.

— Нет, нет, я умею! — Как это было ни смешно в нашем положении, в ее голосе прозвучала

нотка почти детской обиды. — Но граф сильнее меня. Я не могу с ним равняться.

— Альфаро-то тут при чем?

— Они все заколдованы, Андрэ, — зашептала Жанна. — И Жуан, и Луис, и старик, который

сторожит нас ночью. Я думаю, что и все другие графовы слуги тоже... Когда я проникаю в них,

сначала у меня все получается, но когда я хочу заставить их сделать что-нибудь, они просыпаются

и...

— Тише! Потом поговорим.

Жуан,   мурлыкая   себе   под   нос,   расставлял   миски.   Луис   разливал   из   котелка   холодную

похлебку. Как и было обещано, лично мне был подан особый супчик. На этот раз Жуан и Луис

мочились вместе.