Андрей Смирнов

Гнилогрязи — свисающего с потолка образования, представляющего собой по виду нечто среднее

между темными жирными водорослями и комками гниющего мха. Химей сурово посмотрела на

Гнилогрязь, распушила хвост и затанцевала на месте, размахивая посохом:

Милый Кубодик, силу мне дай!

Грязюку отсюда скорей вычищай!

Она кружилась и махала посохом все быстрее, чувствуя, вокруг нее образуется

голубоватый искрящийся ореол, а над головой формируется Всепоражающая Громовая Руна

Непреодолимой Мощи. У адептов Кубода был собственный тайный магический язык,

представляющий собой один из диалектов Искаженного Наречья, однако юми верили, что этот

язык — особенный, и в нем сокрыта священная сила. Знакам и комбинациям знаков они давали

красивые длинные имена, любовно выписывали их на листах бумаги, и развешивали в своих

жилищах и храмах.

Когда Химей ощутила, что едва способна удерживать накопленную силу, то сделала

резкий выпад, ткнув концом посоха в Гнилогрязь. Гнилогрязь лопнула с противным звуком, а ее

частицы, разлетаясь по воздуху, становились струйкам зеленоватого дыма. Слизняки так же либо

растворились в воздухе, либо попадали на пол и пытались расползтись по углам. Юми

поморщилась от неприятного запаха, оставшегося от Гнилогрязи, помахала рядом с носом рукой, очищая воздух и старательно попрыгала на слизнях, передавив их всех до единого.

С чувством выполненного долга она вздернула нос и отправилась в обратный путь. У нее

много работы — предстояло исследовать еще массу Складок. Но перед этим нужно обязательно

зайти в свою комнату и захватить лампу.

***

Мольвири зябко поежилась. В последнюю пару недель она себя чувствовала не слишком

хорошо. Не все время подряд и не каждый день. Чаще всего недомогание она ощущала утром,

через два-три часа после рассвета, и вечером, на закате дня. Вечером было хуже всего. У нее

возникало странное чувство, как будто она — уже не она, а кто-то другой, что она совершенно

лишена сил и даже отстранена от собственного тела. Как будто бы все происходит вне ее воли, как

будто бы мироздание находится с одной стороны, она с другой, а посередине — толстое

прозрачное стекло, через которое не достучаться и не пробиться. Когда это начиналось, она просто

лежала на кровати, без сил и эмоций, ничего не делая, ожидая, пока недомогание пройдет.

— Что-то ты хандришь, — сказал ей Эдрик как-то раз, заметив ее состояние. — Что с

тобой?

Он прилег на кровать у ее ног и нежно провел рукой по ее голени. Пощекотал ступню.

Мольвири легонько пнула его — ей было неприятно. Вместе с тем, она чувствовала, что

недомогание отступает — то ли благодаря действиям Эдрика, то ли само собой. Она пнула его еще

раз, посильнее — исключительно для того, чтобы проверить, не становится ли ей лучше от

пинания любовника — но на этот раз он поймал ее ногу и поцеловал лодыжку… голень… С

каждым его поцелуем Мольвири ощущала, как жизнь возвращается к ней. Человеческая

составляющая ее естества усилилась, божественное восприятие стало слабее, простые эмоции

заслонили ощущение одиночества и растворения в пустоте.

Эдрик перебрался выше и теперь, запустив руку под платье, гладил ее бедра.

— Мне уже лучше, — улыбнулась она.

Он воспринял сказанное как требование продолжать и, расшнуровав лиф платья, помог

Мольвири избавиться от него. Нижняя сорочка на ней также не задержалась. Взгляд Эдрика, вслед

за его рукой, ласкал обнаженное тело — шею, грудь и плечи, живот, бедра и руки. Каждый раз его

рука оказывалась все ближе к низу ее живота и иногда гладила ее там — но, не задерживаясь в

этой области тела надолго, возвращалась к остальным частям тела. Всему свое время.

— Иногда мне кажется, как будто я исчезаю, — пожаловалась Мольвири.

— Исчезает твоя сила или твоя личность растворяется в ней? — Уточнил он.

— Ни то, ни другое. Мне кажется, что я… мое сознание… отделяется от всего этого…

куда-то уходит… а все остальное остается и существует само по себе. Как будто бы моему телу…

моим чувствам… моей силе не нужна я и они будут продолжать существовать по инерции и

дальше, даже не заметив, что меня нет.

— Они и не должны ничего замечать — это ведь всего лишь тело, чувства и сила, — Эдрик

слегка пожал плечами. — Заметить что-либо можешь только ты сама.

— Ничего ты не понимаешь, — обижено пробурчала она и застонала от страсти, когда

Эдрик, в наказание, сжал один ее сосок своими губами, а другой — пальцами правой руки.

Эдрик ласкал ее грудь до тех пор, пока она не отстранила его и не начала стаскивать с него

верхнюю одежду.

— Ты меняешься, — сказал Эдрик, пока она расстегивала пояс на его штанах. — Твоя сила

возвращается к тебе. Может быть, то, что ты чувствуешь — это какой-то побочный эффект

возвращения божественности? Все равно как онемевшая конечность, которая затекла и перестала

ощущаться — а теперь ты ее разминаешь, кровь снова двигается в ней, но ощущения от нее ты

испытываешь не самые приятные?

— Не знаю. Может быть, — она спихнула на пол его штаны. Тяжелая застежка пояса

громко лязгнула, стукнувшись о доски. — Я не чувствую ни боли, ни чего-либо неприятного… То