Андрей Сахаров

Узнав о происшедшем с Агрестом 13 января 1951 года, Сахаров подошел к нему со словами: «Есть такая русская пословица: «Что имеем, не храним, потерявши — плачем». Он предложил Агресту пожить в его московской квартире, пока ситуация не прояснится, и дал листок с адресом и телефоном родителей.

Это было спасение. В сахаровской квартире в Москве, на Октябрьском Поле, семья Агреста жила несколько месяцев. У него осталось впечатление, что Сахаров делал свое предложение с осторожностью и, быть может, под влиянием Тамма, который громогласно объявлял на работе, что идет помогать Агрестам собираться. Подобная осторожность была бы понятна: Сахаров не был еще академиком и героем труда, за его плечами не было еще супербомбы. Однако взяв в руки записку Сахарова, бережно хранимую Агрестом, и посмотрев на нее глазами 1951 года, понимаешь, что держишь в руках вещественное доказательство того, что Сахаров доверяет человеку, которому партия и правительство доверять перестали. И вовсе не было ясно, не закончится ли дело Агреста показательным разоблачением «агента сионизма».

В совершенно секретном Объекте обитали не только ядерные секреты. Секретной была и причина изгнания Агреста. В ядерном Архипелаге евреев было немало, а о том, что «якобы у него обнаружились какие-то родственники в Израиле», Агрест узнал только из «Воспоминаний» Сахарова. Дело было в другом. В конце 1950 года у Агреста родился сын. Перипетии истории и биографии ученого не поколебали его религиозных чувств и тем более тысячелетних обычаев иудаизма. Один из них требует на восьмой день после рождения мальчика сделать ему обрезание. Этот обряд совершил тесть Агреста, который жил с ними (тут память подвела Сахарова — отец самого Агреста, а также его мать, брат и сестра погибли от рук нацистов осенью 1941 года).

На Объекте «пробного коммунизма» действовал тот же социализм, что и за его колючими границами: здравоохранение было не только бесплатным, но еще и обязательным — во всяком случае, при рождении детей. Участковый врач-педиатр при очередном осмотре малыша не могла не заметить небольшое изменение в его анатомии. Докторша была, как помнит Агрест, очень симпатичной, но обрезание в центре научно-технического прогресса в разгар борьбы с космополитизмом — событие достаточно курьезное, чтобы не поделиться с другими новостью. Из уст в уста — и новость дошла до имеющих самые большие уши. Как они могли отнестись к происшедшему? Ведь это был не просто вопиющий пережиток прошлого, а опасный случай антиобщественного, а лучше сказать — антисоветского поведения. Попросту — вызов существующему порядку. Впрочем, вполне возможно, что стражи порядка на Объекте отнеслись бы столь же строго и к факту православного крещения.

Среди заступавшихся за Агреста сочувствие к его религиозности мог испытывать только Николай Боголюбов — выдающийся математический физик. Сын православного священника, он в семье на всю жизнь усвоил религиозные убеждения¹². Агрест узнал об этом случайно. Однажды он по какому-то делу решил зайти к Боголюбову, а подойдя к дому, услышал из-за приоткрытой двери поразившие его звуки — радиопередачу на древнееврейском языке. Не зная, как быть, он все же постучал в дверь. Боголюбов вышел и, заметив недоумение Агреста, просто и весело пояснил, что слушает заграничное радио, и произнес слово «Мицраим», что на древнееврейском языке означает «Египет». Знание родного языка первых христиан Боголюбов мог получить от своего отца-богослова, который писал об истории и философии религии, в том числе и об иудаизме, исламе и даже о марксизме.

С тех пор установилось взаимное доверие двух разноверующих работников науки. И вскоре, на совершенно секретном Объекте, это доверие воплотилось в секретный семинар, где религиозно-философские вопросы обсуждали православный Боголюбов и иудей Агрест, вовсе не склонные к соединению религий. Сахарова на тот семинар не приглашали. Как и большинство физиков его поколения, он был атеистом. Впоследствии этот сын физика, внук адвоката и правнук священника придет к новому — свободному уже и от стандартно-советского атеизма — взгляду на религию, о чем пойдет речь в конце книги. Однако в 1950-е годы, похоже, эта тема его не занимала. Он, как и Тамм, был просто гуманистом. Этого было достаточно, чтобы проявить человеколюбие, даже если считаешь, что требования секретности оправдывают удаление какого-то человека с Объекта.

«Сильно не нравится мне все это»

На протяжении десятилетий имя Льва Ландау символизировало мощь отечественной теоретической физики. Из советских теоретиков он вторым после Тамма удостоился Нобелевской премии по физике. Еще большую славу принес ему педагогический дар, реализованный в мощной школе и в «Курсе теоретической физики», известном теоретикам по всему миру.