Андрей Сахаров

Вряд ли Сахаров знал детали двойной американской трагедии Теллера — Оппенгеймера, но нечто существенное он понял, раз отверг американское общественное мнение, проникшее в СССР в сугубо гуманитарной форме. В 1988 году, два года спустя после чернобыльской катастрофы, писатель Алесь Адамович допытывался у Сахарова о «комплексе Оппенгеймера», о синдроме вины физиков и не поверил своим ушам, когда услышал, что ничего такого у знаменитого гуманитарного физика не было:

«Адамович: Проклятие лжи висит над атомной энергетикой. Правду говори — не поверят!.. Андрей Дмитриевич, а я вдруг вспомнил, что вы отец нашей водородной бомбы. Как вы это сами внутренне переживаете?

Сахаров: Я, правда, был не единственным отцом. Это — коллективное дело, но от этого не менее страшное. Тогда мы были убеждены, что создание сначала атомной бомбы (я в этом участия не принимал), потом термоядерной — необходимо для установления мирового равновесия, для того, чтобы наша страна могла спокойно и мирно развиваться, не находясь под прессом подавляющего превосходства другой стороны. Я и до сих пор не могу этого исключить. Мы — я включаю сюда и американцев — создали оружие, которое дало человечеству мирную передышку. Она еще продолжается. Но я убежден, что эта передышка не бесконечна. Если будет продолжаться ядерное противостояние на таком чудовищном уровне, который достигнут сейчас, то никакое «честное слово» не поможет. <…>

Адамович: А вот у нас, у гуманитариев, есть иллюзия, что у физиков должен быть «комплекс Оппенгеймера», синдром вины. Это так или нет?

Сахаров: Это иллюзия. Мы себя успокаиваем тем, что мы отодвигаем возможность войны»¹³⁵.

У Сахарова, как и у других гуманитарных физиков, было чувство профессиональной и моральной ответственности, побуждавшее объяснять обществу, что ядерное оружие — это не просто новый тип оружия, что ядерная война смертельно опасна для человечества. И в то же время он не уставал объяснять, что ядерная энергия может спасти человечество от холода и мрака. Ко времени беседы с Адамовичем Сахаров уже 20 лет громко говорил, что наука сама по себе не предотвратит войну и не сделает жизнь человечества лучше, — нужны усилия людей. И сам не жалел усилий. При этом не шел на моральные компромиссы, хотя искусство компромисса — обычный инструмент практического политика.

Непрактичная политика Сахарова, согласованная только с его собственной нравственной оценкой, содействовала появлению новой социальной реальности не менее эффективно, чем действия вполне практических политиков.

Непрактичный политик?

Провозглашенные Горбачевым «перестройку и гласность» Сахаров принял всей душой, несмотря на то что тело его было в то время заключено в больницу и подвергалось принудительному кормлению. Это неудивительно — свое первое политическое выступление, за 20 лет до горбачевской гласности, Сахаров завершил словами: «Автор понимает спорность многих положений статьи, его цель — открытое, откровенное обсуждение в условиях гласности»¹³⁶.

Когда гласность стала наконец доступной и ему, его политической карьере не помешало отсутствие ораторских способностей и беззаботное отношение к своему «имиджу». После семи лет полной изоляции от народа и двух лет полуизоляции академик Сахаров последние семь месяцев своей жизни был народным депутатом парламента. Советские люди, слушая его выступления, чувствовали нравственную основу его политики. У многих даже возникла иллюзия, что настало время для моральных политиков.

За работой Съезда народных депутатов, который открылся 25 мая 1989 года и транслировался по телевидению, следили и страна и мир. Народный депутат Сахаров выступал по самым принципиальным проблемам перестройки государства. В первый день съезда он выступил против манипуляций, нацеленных на фактическую передачу власти старому партийно-государственному аппарату. В последний день съезда он предложил принять Декрет о власти, который начинался с отмены шестой статьи Конституции — о «руководящей и направляющей» роли партии в стране. Перечеркнутая шестерка стала популярным транспарантом, который воплотился в жизнь меньше чем через год — но уже после смерти Сахарова.

Демократическая часть депутатов — «Межрегиональная группа» — была в зале съезда в меньшинстве. Один из ее руководителей, академик Ю. А. Рыжов, вспоминает:

«Тогда в стране не было никаких политических структур, кроме КПСС, и в зале заседаний депутатов рассадили по регионам в алфавитном порядке. В московской делегации передо мной сидели на П — Пуго и Примаков, — рядом со мной на букву Р и за моей спиной сидел, на букву С, Андрей Дмитриевич Сахаров. В знаменитый момент, когда Сахарову выключили микрофон, мы его все равно слышали — то был третий-четвертый ряд от трибуны. Правда от позорного зрелища стало дурно Сергею Аверинцеву, который сидел в первом ряду, и мы с другим депутатом кинулись утешать его, когда Андрей Дмитриевич заканчивал свое выступление с выключенным микрофоном…