Андрей Сахаров

Когда в 1968 году Сахаров, высший профессионал в области стратегического оружия, осознал стратегическую важность интеллектуальной свободы, он всё еще верил в нравственное превосходство социализма при «сравнении с эгоистическим принципом частной собственности» и назвал свои взгляды «глубоко социалистическими». Даже обнаружив, что он, по выражению из советского анекдота, имеет право, но не может высказать свое профессиональное мнение о стратегической безопасности, он надеялся, что советский социализм можно исправить, обеспечив право на интеллектуальную свободу. Тогда он еще не понимал, что советское правительство могло обеспечить такое право лишь ценой собственной власти. Понадобилось несколько лет практического — экспериментального — знакомства с проблемой прав человека в СССР, чтобы Сахаров догадался об этом. Он увидел, что в СССР государство «выступает в роли монопольного хозяина всей экономики», и у него «возникло сомнение в правильности наших экономических основ, недоумение, есть ли в нашей системе что-нибудь, кроме пустых слов, кроме пропаганды»⁶³. На месте тающего в воздухе социалистического миража обнаружилась «чрезвычайно большая концентрация экономической, политической и идеологической власти», больше, чем в странах, которые советский лексикон относил к монополистическим.

Грустно, должно быть, человеку лишаться иллюзий о светлом будущем и видеть перед собой — один на один — такое трижды монополистическое государство, даже если этот человек академик и трижды герой. Но Сахаров был уже не один. Рядом были вольномыслящие, которые, по определению Амальрика, «сделали гениально простую вещь — в несвободной стране стали вести себя как свободные люди»⁶⁴. И среди них наиболее близкие Сахарову по духу — правозащитники, озабоченные не придуманным счастливым будущим, а конкретными людскими бедами в настоящем. Их объединяла вера, что защита прав человека в настоящем — лучший способ готовиться к будущему с его неизбежно возникающими новыми проблемами. Такая аполитичная вера, по их мнению, была лучшей формой политики.

Придя в правозащитное движение, Сахаров был вознагражден полнокровным ощущением страны и обычной человеческой дружбой, для него, впрочем, не такой уж обычной. По его словам, «заседания Комитета [прав человека] были некоей формой дружеского общения… Для меня, не избалованного дружбой, может, именно эта сторона была самой важной».

Сама причастность к общему делу, разумеется, не гарантировала полное единство и всеобщую дружбу между правозащитниками. Их дело предполагало смелость и внутреннюю свободу выше средних, а у некоторых и честолюбие было выше среднего. Кроме того, в правах человека одни видели средство, а другие — цель или даже самоцель.

Деление на «политиков» и «моралистов» затушевывает реальные идейные различия, которые разделяли и со временем далеко разделили советских вольномыслящих диссидентов. Александр Солженицын, хотя и удостоенный — по предложению Чалидзе — звания члена-корреспондента» Комитета прав человека, скептически смотрел на цель этого комитета и еще более на самого Чалидзе. В советском общественном движении Солженицын видел три основных направления: социалистическое, либеральное и национальное⁶⁵. Социалисты, к которым Солженицын относил братьев Медведевых и Чалидзе, считали, что основы советской власти в принципе правильны, надо лишь кое-что поправить в руководстве. Сахарова Солженицын относил к западно-либеральному направлению, себя — к русско-национальному. При этом оба считали, что измениться должны основы государства, оба выступали за реформенные — нереволюционные — изменения, но направления изменений различались радикально. Это проявилось с полной ясностью весной 1974 года, когда Солженицын, изгнанный из СССР, опубликовал свое «Письмо вождям Советского Союза», а Сахаров на него ответил.

Однако осенью того же года не менее ясно проявилось, что их политические расхождения перекрываются моральной солидарностью. И помог это выяснить Жорес Медведев. Выехав на Запад, он высказал мнение, что Сахарову «нельзя давать Нобелевскую премию мира, так как он делал водородную бомбу»⁶⁶. Узнав об этом, Солженицын выступил с заявлением, где назвал Сахарова «нашим национальным героем» и подчеркнул значение его самоотверженной борьбы против насилия «для благополучия всего человечества»⁶⁷. Вовсе не считая первоочередной всеобщую свободу слова, Солженицын старался обеспечить такую свободу для Сахарова, несмотря на их уже вполне определившиеся глубокие разногласия. Он был уверен, что Сахаров своей жизнью приобрел моральное право на такую свободу и его голос должен быть слышен.

Так мы возвращаемся к делению правозащитников на тех, кто исходит из моральных соображений, тех, кто исходит из политических идей, и, для реальной полноты картины, тех, кто исходит из политиканских расчетов. Трудной реальностью было их соучастие в демократическом движении.

Глава третья АНДРЕЙ И ЛЮСЯ

Красивая, серьезная и энергичная