Андрей Сахаров

Позиция Чалидзе нередко казалась Сахарову «слишком умозрительной и недопустимо парадоксальной», что вызывало у него «сильное раздражение», но у Сахарова, однако, тоже хватало уверенности в себе, чтобы не смешивать личные манеры и дело, которое человек делал. Правозащита была жизненно важным делом в глазах Сахарова, важным он считал и юридический анализ реальных нарушений прав человека, что и было главным в работе комитета. Сахарова беспокоило другое: «Понимая, что гласность, обнародование выводов — самое решающее и неизбежное в деятельности такого рода, я опасался, что Комитет, в особенности благодаря своему броскому названию (что в его названии нет слова «защита», никто не заметит!), — привлечет слишком широкое к себе внимание, вызовет излишние «ложные» надежды у тысяч людей, ставших жертвой несправедливостей. Все это — письма, просьбы, жалобы — повалится на нас. Что мы скажем, ответим этим людям? Что мы не Комитет защиты, а Комитет изучения? Это будет почти издевательством!»

И все же новая форма правозащитной деятельности казалась Сахарову полезной, и он вошел в комитет. Его опасения оправдались: «На мое имя начали поступать многочисленные письма, на которые мне нечего было ответить (как я и опасался), стали приходить посетители. Невозможность помочь всем этим людям, то, что я как бы обманывал их надежды, очень меня мучило, это стало моей бедой на протяжении многих лет».

С другой стороны, академик и трижды герой, долгое время изолированный от реальной жизни народа секретностью и исключительными привилегиями, получил возможность познакомиться во всей конкретности с разнообразными несвободами советского человека: от несвободы выбрать место жительства до ограничений религиозной жизни⁶¹. Это добавило важные факты в его картине страны и мира.

Однако комитет мало способствовал осмыслению глубинных причин массовых нарушений прав человека, причин расхождения между бумажно-гарантированным и реально не существующим. Препятствовали рамки рассмотрения — рамки советского общественного устройства и постулаты советской идеологии. Эти рамки расширились, когда в 1972 году Чалидзе покинул СССР, а в комитет вошел геофизик Григорий Подьяпольский, с которым Сахаров очень сблизился:

«Нам удалось сделать кое-что полезное как в рамках Комитета, так и — особенно — вне их, в более гибких формах обычной «правозащитной гласности». Гриша был при этом инициатором некоторых документов. В эти годы мы (я говорю о членах нашей семьи) очень подружились с Гришей и его женой Машей. Это была прекрасная дружная пара, их взаимное уважение и любовь радовали душу. Гриша обладал очень нетривиальным умом, рождавшим часто неожиданные идеи. Для него характерны непримиримость к любым нарушениям прав человека и одновременно исключительная терпимость к людям, к их убеждениям и даже слабостям… Гриша, мягкий и добрый человек, при защите своих убеждений был твердым, не поддающимся никакому давлению»⁶².

Такое же сочетание мягкости снаружи и твердости внутри было свойственно и Сахарову. Оба формировались в среде московской интеллигенции. Оба оставались профессионалами в науке (Подьяпольский занимался сейсмологией и волнами цунами) и не делали профессию из своей общественной деятельности (как, скажем, братья Медведевы и Чалидзе). Общение с Подьяпольским, можно думать, помогло Сахарову глубже понять природу проблемы прав человека.

Главным препятствием была давняя мечта человечества — мечта о золотом веке. Многие из тех, кто осмеливался видеть несовершенства общественной жизни, утешались идеей светлого будущего. Мало какой светлый идеал принес столько бед, как представление о будущем золотом веке, — для своей ли страны или для целого мира. Светлое будущее почему-то всегда требовало жертв, точнее, легко оправдывало жертвы. По сравнению с золотым грядущим отдельный человек в мимолетном настоящем кажется не более чем щепкой. В плену этого представления долго пребывал и Андрей Сахаров, принимая неизбежность того, что «лес рубят — щепки летят».

Лишь освободившись из этого плена, можно было увидеть права человека в основании здоровой жизни общества. Правозащитников заботило не светлое будущее, а права конкретных людей в настоящем — права, провозглашенные и в конституции страны, и в Декларации прав человека ООН. Правозащитникам хватало простого живого сочувствия, и уже тем самым они отвергали власть миража, который навязывала советская власть и который требовал жертв.

Григорий Подьяпольский понял это задолго до Сахарова и засвидетельствовал свое открытие в дерзком стихотворении еще в сталинском 1952 году:

Может быть, довольно заливать.
Может, скажем просто и толково:
Золотому веку не бывать —
Ну и что ж особенно такого?

Обходились вечно без него.
Вечно жили, гибли и хотели.
Как-нибудь и мы переживем
Эту бесконечную потерю.