Андрей Сахаров

Интеллектуальным свободолюбам было мало лишь фиксировать нарушения прав человека и протестовать по таким поводам. Чтобы осмыслить саму проблему правозащиты, Есенин-Вольпин предложил организовать Комитет по изучению прав человека. Эта идея впоследствии была реализована с участием Сахарова (о чем в следующей главе). Важный мотив для подобных осмыслений он получил осенью 1970 года, впервые увидев, как для подавления интеллектуальной свободы используется механизм «правосудия». Он присутствовал на процессе, где подсудимых обвиняли в распространении самиздата. С одним из них — математическим физиком Револьтом Пименовым — Сахаров познакомился на научной конференции в Тбилиси в 1968 году. Теперь он пообщался и с техникой, сводившей к формальности и гласность суда, и роль адвоката. Суд проводили в Калуге, в нескольких часах езды от Москвы. Судебный зал заполняли подозрительно одинаковые «граждане», не оставившие места никому, кроме близких родственников подсудимых. Но для академика пока еще сделали исключение, пустили его — одного из всех вольномыслящих.

Действуя в рамках закона, гласно, Сахаров и его единомышленники фактически пытались создавать открытое общество, общество, которое осознает свои проблемы, изучает их и ищет их решение. Они искали возможности побудить власть к реальному диалогу с народом. Когда в ноябре 1970 года Харитон передал Сахарову, что с ним хотел бы побеседовать глава КГБ, Сахаров, подождав несколько недель, сам пытался связаться с ним. Он догадывался, что руководители страны жили в весьма замкнутом мире и смотрели на реальную жизнь общества через узкую щель — глазами доверенных номенклатурных надзирателей. Но он надеялся, что его собственное высокономенклатурное положение поможет его выводам проникнуть через эту щель, — ведь он видел, как внимательно слушали его когда-то и Суслов, и Брежнев. Лишь убеждаясь, что его доводы не доходят до руководства, он обращался открыто ко всем, готовым его слушать. А вот это уже, по мнению руководителей страны, не лезло ни в какие советские ворота. Генсек Брежнев в совершенно секретной беседе с товарищами по Политбюро в сентябре 1973-го квалифицировал поведение академика: «Это не только антигосударственный и антисоветский, но это просто какой-то троцкистский поступок»⁵⁸.

Если бы Сахаров знал, какими словами руководители страны говорят о его действиях, ему, вероятно, стало бы еще тоскливее. Но вряд ли бы он изменил стремлению жить открыто. Это соответствовало его природе, о которой Солженицын сказал: «…совершенная открытость».

В прошлом остался закрытый военно-научный мир, тайны которого Сахаров продолжал хранить. Он взялся раскрывать общественную жизнь своей страны — в соответствии с правами человека, формально обещанными в советских законах и провозглашенными ООН.

Осенью 1970 года, отправляясь в Калугу на суд над «самиздателями», он прежде всего хотел сделать этот процесс открытым. Незадолго до суда к нему приехал Зельдович — предостеречь:

«У меня к вам серьезный разговор. Я очень хорошо отношусь к вашему трактату (имеются в виду «Размышления…». — Г. Г.), к его конструктивному духу. Вы должны пойти к Кириллину, чтобы создать при Совете Министров группу экспертов, которая помогла бы стране перестроить технику и науку в прогрессивном духе. Это то, чем вы можете быть полезны, это будет конструктивно. Я знаю, что вы собираетесь поехать на суд Пименова. Такое действие сразу поставит вас «по ту сторону». Уже ничего полезного вы никогда не сможете сделать. Я вам советую отказаться от этой поездки».

Сахаров на это ответил, что он «уже по ту сторону», что советовать Кириллину могут другие, а он бесповоротно вступил на свой путь.

Диссиденты и правозащитники

Вступив на совершенно новый для себя путь, он не ведал, как далеко этот путь уведет. Физик-теоретик принял поворотное жизненное решение, подчинившись скорее голосу интуиции, чем расчетам теоретического разума. С интуиции начинались и его главные достижения в науке и технике. Правда, в физико-технической жизни неправильно выбранный путь означал лишь творческую неудачу, а в жизни общественно-гуманитарной речь шла и о более суровых последствиях.