Андрей Сахаров

Вряд ли больше чем один из тысячи читателей поймет что-нибудь из его объяснений. Но остальные 999 легко поверят, что он «очень гордился» своим изобретением для проверки бронебойных сердечников и что ему в самом деле «было немного жалко оставить ту изобретательскую работу, которая начала получаться». Еще легче поверить, что возможность термоядерного изобретательства, которая ему представилась через пять лет, притягивала его не меньше. И что, если бы не секретность, он рассказал бы о «термоядерных сердечниках» с не меньшим увлечением. Ведь там была увлекательная цель — создать звездный источник энергии на Земле. Была свобода использовать любые физические идеи. И, наконец, возможность, воплотив изобретение «в железки», проверить его работу.

Когда Сахаров сказал о физике термоядерного взрыва «рай для теоретика», то это говорил не просто теоретик, а теоретик-и-изобретатель. Даже после того, как на это изобретательство легла черная тень дублирующего испытания 1962 года, Сахаров еще в течение шести лет занимался разработкой оружия и, по его словам, «работал не за страх, а за совесть».

Удивительно, что после столь длительного перерыва — почти 20 лет — он сумел вернуться к работе в теоретической физике. Ведь физика за эти два десятилетия сильно изменилась, и кроме того, как свидетельствует история науки, «физика — игра молодых». Особенно теоретическая физика. Главные результаты теоретики добывают в возрасте от тридцати до сорока лет. А Сахаров вернулся в теоретическую физику в сорок с лишним.

Два таланта в одном человеке могут помогать друг другу, но могут и мешать. В судьбе Сахарова было и то и другое, а возможно, еще и третье — когда один талант спасал внутренний источник, родник творческой энергии, без которого никакой талант не работает. Во время перерыва в биографии Сахарова-теоретика родник питал Сахарова-изобретателя и потому не заглох.

Теперь, когда известно, что именно удалось Сахарову в теоретической физике, легко рассуждать о спасительных переключениях творческой энергии. Труднее об этом было думать ему в начале 1960-х годов, когда его изобретательство становилось все более военно-промышленным, все менее оправданным морально и… все более скучным. Сахаров знал, как быстро идет поезд научного прогресса, и не был уверен, что сорокалетний человек может вскочить в этот поезд на ходу.

Свое отставание он стал осознавать очень рано. Приехав на Объект, он, по просьбе Зельдовича, читал сотрудникам лекцию по квантовой теории поля: «К сожалению, я тогда (за два года) уже сильно поотстал, а как раз за это время произошел великий скачок. Я не знал новых методов и результатов Швингера, Фейнмана и Дайсона; мой рассказ был на уровне уже несколько устаревших книг Гайтлера и Венцеля».

Оглядывая свою научную биографию, шестидесятилетний Сахаров видел, как ему повезло. В «рукописной беседе» с женой, — укрываясь от ушей ГБ в горьковской ссылке, — он сказал-написал «о четырех годах [своего] научного максимума, позднего по обычным меркам»: «На самом деле, подарок судьбы, что я смог что-то сделать после спецтематики. Никому, кроме Зельдовича и меня, это не удалось. И в США тоже ни Теллер, ни Оппенгеймер не смогли вернуться к большой науке. Там исключение — Ферми. Но он быстро умер и он — гений»¹⁵⁹.

Имя Зельдовича появилось здесь не случайно. Он сыграл важную роль в возвращении Сахарова в чистую науку — можно сказать, втащил его туда за собой.

Физика Вселенной

Занятый совершенно секретными обязанностями, Сахаров следил издалека за тем, как раскрывались секреты природы. Возвращаясь из Москвы, Тамм и Зельдович рассказывали объектовским теоретикам о научных новостях. Но смотреть, как альпинисты штурмуют вершину, и быть среди них — разные занятия.

После отъезда Тамма на Объекте рядом с Сахаровым остались два выдающихся теоретика — Зельдович и Франк-Каменецкий. Они были старше Сахарова на семь и одиннадцать лет, получили важные научные результаты еще в довоенные годы и, работая в ядерном проекте, продолжали заниматься чистой физикой, публикуя статьи.

Сохранилось не слишком серьезное свидетельство того, что и Сахаров думал тогда о чистой теории. Это — листок, на котором его рукой зафиксировано пари, заключенное в 1956 году с Франк-Каменецким¹⁶⁰:

Это не просто чистая физика, это — почти метафизика, а то и теология. И поэтому отложим до последней главы вопрос, какова в этой шутке доля правды. А пока лишь заметим, что доля Сахарова в этом пари больше, чем его каллиграфия. Давид Альбертович Франк-Каменецкий много занимался физикой звезд, но то была «земная» астрофизика, основанная на астрономических измерениях и смежная с той «технической астрофизикой», которой занимались на Объекте¹⁶¹. А Вселенная как физический объект — предмет космологии — требует совсем иной астрофизики. Слишком этот объект особый.