Андрей Сахаров

Эту антиграндиозную гипотезу опроверг в 1936 году российский теоретик Матвей Бронштейн, который знал толк и в микрофизике, и в космологии. В результате космология надежно оперлась на астрономические наблюдения, но одной точки опоры мало для устойчивого равновесия, и это совершенно непохоже на другие части физики, которые опираются на тысячи разнообразных наблюдений-измерений. К тому же космология мало помогала в исследованиях строения вещества, где действуют силы, превосходящие гравитацию в астрономическое число раз. Только если собрать в одном месте столь же астрономическое количество частиц, гравитация становится соизмеримой с другими силами.

Все это вместе взятое делало космологию уважаемой, но чудаковатой далекой родственницей физического семейства. Считаным теоретикам хватало любознательности, чтобы стать профессионалами и в космологии, и в физике микромира. Одним из считаных был Ландау, включивший теорию гравитации в свой знаменитый «Курс теоретической физики». Это помогло начинающему теоретику Сахарову держать в поле зрения далекую родственницу ядерной физики. В тетради, где он отмечал заинтересовавшие его статьи, рядом с новостями тогдашней микрофизики можно увидеть записи о «расширяющейся вселенной» из журнала «Physical Review» за 1949 год¹⁶⁴. Но переезд в следующем году на Объект и развернувшаяся там спецфизика заслонили Вселенную на годы.

В начале 1960-х годов, неожиданно для многих, космология из чудаковатой старой девы преобразилась в юную, волнующе-загадочную особу. И уже в 1967 году Зельдович вместе со своим сотрудником выпустил книгу, подытожив первые годы бурной физической молодости космологии¹⁶⁵. В книге изложена и давняя работа Бронштейна по физической космологии, хотя расширение Вселенной стало очевидным после открытия (1965) космического фонового радиоизлучения, равномерно заполняющего Вселенную. Это замечательное явление, подобно хаббловскому разбеганию галактик, было тоже предсказано (Гамовым в 1948 году) и тоже обнаружено случайно. Космическое радиоизлучение оказалось того же рода, что и тепло, идущее от печки — только печки, «нагретой» до температуры минус 270 °C, всего на три градуса выше абсолютного нуля. Не зря искусство экспериментаторов-открывателей заслужило Нобелевскую премию. А теоретикам это излучение сказало нечто важное о начале расширения Вселенной.

Если сейчас галактики разбегаются, то, значит, раньше они были ближе друг к другу и, значит, когда-то образовывали сплошное вещество, не разделенное космическими пустотами. А нынешнее чуть теплое вселенское излучение когда-то было сверхгорячим, и, значит, вещество Вселенной было разогрето до огромных температур. То непонятное, что происходило тогда — миллиарды лет назад, — назвали Большим взрывом или рождением горячей Вселенной. По мере расширения Вселенной излучение остывало и за миллиарды лет остыло в миллиарды раз. Но все же высокочувствительные приборы обнаружили этот реликт Большого взрыва, отсюда и название — реликтовое излучение.

Кроме этого, самого впечатляющего космологического открытия в 1960-е годы астрофизики открыли и другие удивительные явления. В словарь науки вошли новые слова: квазар, пульсар, черная дыра. И в эту область, где новейшие экспериментальные открытия соединялись с теоретическими загадками немыслимо далекого прошлого, вошел — ворвался — Зельдович, опубликовав свою первую работу по космологии в 1961 году. «Вслед за ним о «большой космологии» стал думать» и Сахаров — так он написал в своих воспоминаниях. К тому времени Зельдович был уже автором нескольких десятков работ по фундаментальной физике, он и не прерывал свое общение с чистой наукой. А Сахаров все еще был сосредоточен на спецфизике.

На пути от «атомной проблемы»

к проблемам Вселенной

Сахаров и Зельдович уже по внешнему стилю научной жизни различались радикально. Говорят, склонность к поли- или моногамии заложена глубоко в структуре личности. Зельдович легко заводил «романы» с разными научными идеями и доводил их до рождения публикаций. За свою жизнь он опубликовал около трехсот работ в чистой науке при нескольких десятках соавторов. У Сахарова всего две дюжины чисто научных работ и никаких соавторов — за исключением самого Зельдовича, который знал, что делает, увлекая Сахарова за собой в чистую науку. Для теоретиков вне Объекта, знакомых лишь с опубликованными результатами, Сахаров в те годы был темной лошадкой. А Зельдович безо всяких публикаций, на собственном опыте знал, что это, по его выражению, «говорящая лошадь», — настолько редкостным он считал его талант¹⁶⁶. Их первая совместная статья (1957 года) восходит к фиановскому отчету Сахарова о так называемом мюонном катализе[11]. В своих рабочих тетрадях Зельдович тогда, не сдержав эмоций, написал: «Глубочайшая идея АДС»¹⁶⁷.

Глубокие идеи, конечно, не могут рождаться часто. Один из теоретиков Объекта запомнил фразу Зельдовича: «Андрей Дмитриевич, у вас уже второй год ни одной сногсшибательной идеи»¹⁶⁸.