Андрей Сахаров

Сахарову с его малой общительностью не найти было более подходящего окна в науку. Зельдович заменял сразу несколько семинаров. С его остротой восприятия и быстротой мышления он обо всем слышал, всем интересовался, даже если сам в данный момент и не занимался этим. В довоенные годы, к примеру, его занятия вовсе не касались космологии, но услышанную в научной юности красивую теорию Бронштейна он «взял с собой» и 30 лет спустя изложил в первой советской книге по космологии. При этом история науки его мало занимала. По его словам, «прошлое Вселенной бесконечно интереснее прошлого науки о Вселенной»¹⁶⁹. Быть может, потому, что для понимания истории науки — даже такой чистой науки, как космология, — одной лишь науки недостаточно. Особенно когда речь идет о повороте от физики супербомб к физике Вселенной. Объясняя этот крутой поворот в своей научной автобиографии, семидесятилетний Зельдович упомянул «атомную проблему», которая его «целиком захватила»:

«В очень трудные годы страна ничего не жалела для создания наилучших условий работы. Для меня это были счастливые годы. Большая новая техника создавалась в лучших традициях большой науки. <…> К середине 50-х годов некоторые первоочередные задачи были уже решены. <…> Работа в области теории взрыва психологически подготавливала к исследованию взрывов звезд и самого большого взрыва — Вселенной как целого. <…> работа с Курчатовым и Харитоном дала мне очень много. Главным было и остается внутреннее ощущение того, что выполнен долг перед страной и народом. Это дало мне определенное моральное право заниматься в последующий период такими вопросами, как [элементарные] частицы и астрономия, без оглядки на практическую ценность их»¹⁷⁰.

О бомбах здесь ни звука, но предполагается, что читатель все понимает. И есть почти все, чтобы объяснить поворот в научной биографии Зельдовича, хотя кое-что перевернуто или нуждается в переводе с советского языка на простой русский. Не помешает и перевод на американский язык. Ведь в США столь же сильное преображение испытал участник американской «атомно-водородной» проблемы Джон Уилер¹⁷¹. Напомню, что секретно-термоядерный документ, пропавший у него в поезде в 1953 году, подозревали в пересечении советской границы. Еще больше оснований думать, что Уилер «завербовал» своего термоядерного коллегу Зельдовича для изучения гравитации — за несколько лет до того, как Зельдович занялся гравитацией в СССР, ведущим гравитационистом в США стал Уилер. Узнать, что видный американский ядерщик сменил профессию, можно было, не похищая никаких документов, достаточно было открыть ведущий физический журнал «Physical Review». Впрочем, говоря серьезно, для физика столь одаренного, как Зельдович, внешний пример не так влиятелен, как внутренние мотивы.

Способность к лидерству может пояснить, почему оба теоретика-оружейника стали национальными лидерами в гравитации и космологии. Но само изменение их научных ориентаций связано с чем-то другим. И это «другое» у них сходно, несмотря на все различия социализма и капитализма.

Перечитывая приведенные строки Зельдовича и не упуская написанное между строк, получим такую картину. К концу 1950-х годов (в США несколько раньше) теоретическая физика термоядерного оружия исчерпалась (сменившись физикой инженерной). Первоочередная задача «большой новой техники» действительно была решена: американские и советские физики совместными усилиями создали для политиков «бич Божий». Его назвали Взаимное Гарантированное Уничтожение — способность каждой из сверхдержав уничтожить другую, даже после внезапной массированной атаки противника.

В результате власть имущие, осознав взаимосвязь «большой новой техники» и «большой науки», испытывали почтение к тем, кто эту связь осуществил, и предоставили им возможность заниматься, чем они хотят (думая при этом, что их неземные занятия тоже могут привести к какой-то новой оружейной технике). Тем более что на теоретические исследования денег надо совсем немного. Гораздо больше тратилось на экспериментальную науку — ускорители частиц и космические аппараты.

«Работа в области теории взрыва» если психологически и готовила к космологии, то лишь приучая к дистанции между теорией и ее проверкой и — соответственно — приучая теоретика к смелости. Теорию термоядерной бомбы физики строили, не имея возможности проверять свои расчеты на маленьких, пробных, лабораторных взрывчиках. Сначала полная теория, и только потом полномасштабный мегатонный взрыв… или пшик. С космологией это сопоставимо не масштабами, а психологией: нужна смелость решиться строить теорию столь ненаблюдаемого объекта, как Вселенная, миллиарды лет назад!