Андрей Сахаров

Советский отказ от ограниченного запрета испытаний мог быть связан и с тем, что в СССР в 1959 году просто еще не знали, что такое подземное ядерное испытание. Первое такое испытание в СССР провели в октябре 1961-го, второе — в феврале 1962-го. А летом 1962 года Адамский, разделявший отношение Сахарова к радиоактивному загрязнению атмосферы, пришел к мысли, что физики могли бы помочь дипломатам. Человек широкого кругозора, он следил за развитием событий по американскому журналу «Бюллетень ученых-атомщиков», который получали на Объекте. Он подготовил проект письма Хрущеву от имени физиков — разработчиков ядерного оружия, в котором изложил конкретные профессиональные доводы в пользу того, чтобы от имени советского правительства внести предложение о запрете только надземных взрывов.

Адамский показал это письмо Сахарову. Тот одобрил, цо сказал, что лучше действовать через министра¹⁵². Дальше рассказывает Андрей Дмитриевич:

«Я изложил Славскому идею частичного запрещения, не упоминая ни Эйзенхауэра, ни Адамского; я сказал только, что это — выход из тупика, в который зашли Женевские переговоры, выход, который может быть очень своевременным политически. Если с таким предложением выступим мы, то почти наверняка США за это ухватятся. Славский слушал очень внимательно и сочувственно. В конце беседы он сказал: «Здесь сейчас Малик (заместитель министра иностранных дел). Я поговорю с ним сегодня же и передам ему вашу идею. Решать, конечно, будет «сам» (т. е. Н. С. Хрущев)»…

Через несколько месяцев после нашего конфликта по поводу двойного испытания мощного изделия Славский позвонил мне на работу. Он сказал в очень примирительном тоне: «Что бы ни произошло у нас в прошлом, жизнь идет, мы должны как-то восстановить наши добрые отношения. Я звоню вам, чтобы сообщить, что ваше предложение вызвало очень большой интерес наверху, и, вероятно, вскоре будут предприняты какие-то шаги с нашей стороны». Я сказал, что это для меня очень важное сообщение».

2 июля 1963 года Хрущев официально предложил запретить надземные испытания, и через десять дней договор был готов. Официальное подписание состоялось в Москве в августе. Оценить вклад Сахарова в это событие можно, лишь изучив дипломатическую советскую «кухню» того времени. Однако, учитывая отношение Хрущева к «отцу» советской водородной бомбы, легко представить, что профессиональное мнение Сахарова стало «последней каплей». При этом важен и политический фон того времени, отделенного лишь месяцами от кубинского ракетного кризиса в октябре 1962 года, когда человечество подошло к краю ядерной пропасти.

Думал ли Сахаров о своем вкладе в тот кризис, чуть не ставший роковым для земной цивилизации? Какую роль сыграл 50-мегатонный взрыв предыдущего октября? Укрепил самоуверенность Хрущева, когда тот посылал советские ядерные ракеты на Кубу? Или добавил осторожности Кеннеди, когда тот отверг мнение своих советников о военном ударе? Или предостерег обоих от игры ва-банк?

Во всяком случае, летом 1963 года недавний кризис и рекомендация Сахарова действовали в одном направлении.

Сахаров видел историческое значение Московского договора в том, что «он сохранил сотни тысяч, а возможно, миллионы человеческих жизней — тех, кто неизбежно погиб бы при продолжении испытаний в атмосфере, под водой и в космосе». То было первое международное соглашение о ядерном поведении противостоявших держав. И у Сахарова были основания гордиться своей причастностью к этому договору.

Невыборы в Академию наук

В статье Сахарова 1958 года в журнале «Атомная энергия» в списке литературы были две странные ссылки на рукописи о влиянии радиации на наследственность. Почему на рукописи? Как физику стали известны неопубликованные работы биологов? Что за этим стоит?

За этим стоит трагедия советской генетики. Разгромленная с благословения Сталина, она еще годы не могла выйти из подполья — организаторский талант Лысенко обеспечил ему и его подручным многолетнее благоволение Хрущева. И это несмотря на то, что в начале 1950-х годов на Западе генетика сделала огромный прорыв.

Лысенко сразу после триумфа 1948 года поставил своих людей на влиятельные посты в биологии, поэтому даже снятие запретов сталинского времени не могло оздоровить ситуацию без посторонней помощи. Физики, окрепшие благодаря ядерным успехам, старались помочь биологам. Среди наиболее активных в этом был Тамм. В 1955 году он подписал письмо в ЦК в защиту генетики¹⁵³. В 1956-м в Институте физпроблем он сделал доклад о молекулярных механизмах наследственности — то было первое публичное обсуждение проблем генетики после лысенковского погрома¹⁵⁴. А когда в 1958 году Курчатов под крышей своего института создал пристанище для генетиков — отдел радиобиологии, — его возглавил физик Тамм¹⁵⁵.