Андрей Сахаров

Разработка ядерного оружия не просто далека от раскрытия тайн природы, скорее они «противопоказаны» друг другу. На глазах Сахарова заглох математический талант Н. А. Дмитриева, о котором Зельдович говорил: «У Коли — может, единственного среди нас — искра Божия. Можно подумать, что Коля такой тихий, скромный мальчик. Но на самом деле мы все трепещем перед ним, как перед высшим судией». Талант математика-ювелира, мастера единичных шедевров, стал не нужен, когда на Объекте разработку «изделий» поставили на поток. А раз не нужен, то и обречен на угасание.

Редкой — и спасительной — особенностью Сахарова была его двойная одаренность.

Как теоретика его стали узнавать с середины 1960-х годов, когда он начал бывать на теоретических семинарах в ФИАНе и ИТЭФе (Институт теоретической и экспериментальной физики). Его коллег поражало сочетание в нем талантов теоретика-исследователя и конструктора-изобретателя¹⁵⁷. Эти таланты различны по своей природе не менее, чем таланты физика и литератора. Потому и сочетания такие встречаются крайне редко.

В. Л. Гинзбург, комментируя свое — когда-то задевшее Сахарова — замечание о «бомбочке», пояснил: «Я о нем могу четко сказать: он, безусловно, очень талантливый человек, именно физик талантливый, он был из того материала, из которого мог получиться, конечно, настоящий толк, в смысле физики. Просто… У него всегда был такой изобретательский дух… Да, он был сделан из материала, из которого делаются великие физики»¹⁵⁸.

Сахаров, похоже, еще в аспирантские годы имел представление о том, из какого материала он сделан. Но одного материала недостаточно. Он с трезвой жесткостью рассказал о своих попытках придать этому материалу рабочую форму — и об успехах и о неудачах. О том, как ему в 1947 году не хватило духу, интуиции, смелости пройти по дороге, которая вела к главной проблеме тогдашней теоретической физики[10]. Он сумел сделать лишь первый шаг. Он строг к себе, подытожив: «Каждый делает те работы, которых он достоин», — но это личное чувство не загородило общей перспективы: «Вспоминая то лето 1947 года, я чувствую, что я никогда — ни раньше, ни позже — не приближался так близко к большой науке, к ее переднему плану. Мне, конечно, немного досадно, что я лично оказался не на высоте (никакие объективные обстоятельства тут не существенны). Но с более широкой точки зрения я не могу не испытывать восторга перед поступательным движением науки — и если бы я сам не прикоснулся к ней, я не мог бы ощущать это с такой остротой!»

Его пристрастное отношение видно в его рассказах о теоретической физике. Объясняя в «Воспоминаниях» свою аспирантскую работу, он не удержался и брякнул нечто о «пи-мезонах» и их «изовекторной природе». А спохватившись, извинился в скобках: «Я не разъясняю в этой книге некоторые термины — пусть читатель не-физик извинит меня, рассматривая их как некие туманные и прекрасные образы».

Найдется ли не-физик, который усмотрит в слове «изовектор» что-нибудь кроме холодного тумана? Другое дело — эмоции рассказчика по поводу этой туманной материи. Особенно если учесть, что рассказчику за шестьдесят и пишет он в ссылке, под надзором гэбистов, которые уже несколько раз похищали рукописи его книги.

Рассказывая о почетной и трудной обязанности таммовских аспирантов излагать на семинарах новейшие научные статьи, он вспоминает, как рассказывал о работе одного американского физика и при этом «чувствовал себя посланцем богов». И как после его сообщения «к доске выскочил Померанчук и в страшном волнении, теребя волосы, произнес что-то вроде:

— Если это верно, это исключительно важно; если это неверно, это тоже исключительно важно».

Исаак Яковлевич Померанчук, напомним, дал отзыв на сахаровскую диссертацию. И он же называл «пузырьками» задачи, не относящиеся к большой науке — не «исключительно важные». Об этом Сахаров упомянул, рассказав о своей первой успешной маленькой теории, созданной им весной 1945 года, — о распространении звука в воде, заполненной пузырьками воздуха. И с горечью заметил: «Я немало имел дело с такими несолидными вещами, по существу и то, чем я занимался с 1948 по 1968 год, было очень большим пузырем».

Надо учитывать, однако, когда это написано — в начале 1980-х годов, в горьковской ссылке, уже после того, как он переключился на теоретическую физику. После того как он расстался с иллюзиями по поводу Советского государства и с тревогой думал, какое применение его изобретениям найдут руководители страны.

Страсть к изобретательству видна в его воспоминаниях о первом успешном опыте на патронном заводе в Ульяновске. Он прямо-таки смакует свое изобретение сорокалетней давности. Объясняет, как сердечник пули «с легким трением плавно скользит внутри наклонной медной трубки через намагничивающую катушку», а другая, размагничивающая катушка позволяет определить, имеется ли в сердечнике «непрокаленная сердцевина, состоящая из стали с уменьшенной коэрцитивной силой» и т. д. и т. п.