Андрей Сахаров

А что касается сахаровской Царь-торпеды, то ее идея пришла из-за океана. Командир американской подводной лодки, наблюдавший советский «Царь-взрыв» 1961 года, вернувшись домой, высказал в журнале идею о применении подобного заряда как нового вида морского оружия. Вырезка из этого журнала попала к Хрущеву, и тот поручил «министрам среднего машиностроения и обороны с привлечением [академика] М. А. Лаврентьева проработать этот вопрос»¹⁴⁴. Проработкой вопроса руководил тот самый адмирал Фомин, с которым беседовал Сахаров. Адмирал ведал ядерным полигоном на Новой Земле, где испытывались все типы «людоедского» термоядерного оружия — бомбы, ракеты, торпеды. Новый тип — суперторпеда, как предполагалось, в результате подводного супервзрыва породит суперволну (искусственное цунами), способную «смыть» империализм с лица Земли. На американское счастье, исследования опровергли это предположение¹⁴⁵.

Но даже если бы результат тех исследований был «положителен», в чем новое оружие более людоедское, чем любое другое ядерное оружие стратегического назначения? Что гуманнее — сжечь население города термоядерным взрывом или утопить его в гигантской волне? О дилеммах такого рода, в сущности, никто и не думал. Дилемма была другая: произойдет ли ядерное самоубийство человечества или нет? Изобретение термоядерной бомбы помогло осознать, что все виды стратегического оружия создаются не для применения, а для устрашения. Древняя формула войны и мира почти не изменилась: хочешь мира — устрашай потенциального агрессора.

Такое устрашение — серьезное дело, и Сахаров им занимался не за страх, а за совесть, но еще и по инерции, не продумывая заново стратегически-устрашающее равновесие сверхдержав. Для иллюстрации своей добросовестной инерции он и рассказал о несостоявшейся Царь-торпеде. При этом, недовольный собой, он фактически возвел на себя напраслину. На самом деле он «нафантазировал» лишь новый двигатель для торпеды — «прямоточный водо-паровой атомный реактивный». А слова «я решил…», создающие впечатление, что он был инициатором самой «людоедской» торпеды, позволили ему не раскрыть секрет, что в СССР оружие такого рода разрабатывалось еще с начала 1950-х годов.

Потенциальная агрессия, устрашение, политические иллюзии и оружейные фантазии были реалиями того мира, в котором жил Сахаров в «героический период» его жизни. Этот, во многом иллюзорный мир рождал «ощущение исключительной, решающей важности работы для сохранения мирового равновесия в рамках концепции взаимного устрашения (потом стали говорить о концепции гарантированного взаимного уничтожения)».

В иллюзорном мире жил и Хрущев. Судя по его воспоминаниям, он толком не понимал возражений Сахарова против испытаний, но понимал, какого рода силы двигали физиком, который перечил ему. И поэтому испытывал к нему что-то вроде благоговения, даже назвал его — после еще двух противостояний — «нравственным кристаллом среди ученых»¹⁴⁶. А когда, после испытаний 1961 года, Хрущеву дали на утверждение наградной список и он не увидел там имени Сахарова — потому что тот-де был против испытаний, — генсек возмутился. И Сахаров получил свою третью звезду Героя Социалистического Труда¹⁴⁷.

Его иллюзорный мир дал трещину уже через год.

Самый страшный урок

1962 год Сахаров назвал «одним из самых трудных» в его жизни. Прежде всего рухнула его надежда — «весьма наивная», как он напишет позже, — что сверхмощный взрыв предыдущего года остановит ядерные испытания во всем мире. Совсем наоборот — США возобновили испытания уже через две недели после СССР. Это означало, что они были вполне готовы и только ждали сигнала. И как с цепи сорвались: за год около двухсот советских и американских взрывов отравили атмосферу Земли.

Рубежом в биографии Сахарова стал взрыв, намеченный на сентябрь 1962-го. Точнее — два взрыва. Собирались испытать заряд в двух вариантах — очень похожих, как считал академик. К тому времени он уже привык измерять мощность взрыва количеством будущих жертв от радиоактивного отравления атмосферы. В данном случае это было шестизначное число. Но, главное, Сахаров был уверен, что «два параллельных испытания — это было ничем не оправданное излишество» и что «без всяких потерь для обороноспособности страны можно одно из испытаний отменить». И поставил это себе целью. Он тогда был заместителем научного руководителя Объекта Юлия Харитона, который вовсе не был «ястребом» ив 1961 году даже присоединил свои усилия к сахаровским, чтобы отменить намеченные испытания, но безуспешно. Год спустя он уже и не пытался помогать Сахарову.