Андрей Сахаров

Сахаров принимал на себя ответственность за радиоактивное отравление будущего планеты, но при этом вовсе не снимал ответственности за ее настоящее. Предотвратить ядерную войну, по его тогдашним представлениям, можно было только одним способом — поддерживая баланс ядерного вооружения с США. Советская ядерная мощь должна была заставить Запад искать политическое решение всех проблем, включая и самую главную — надежное обеспечение мира. И договор о полном прекращении ядерных испытаний казался тогда ему, как и советским руководителям, возможным промежуточным шагом к прочному миру.

Поддерживать баланс ядерного вооружения означало вполне конкретное дело — разрабатывать образцы вооружения все более совершенного и приспособленного для разных военных целей, придумывать, конструировать, испытывать и передавать военным. Для большинства спецфизиков это была интересная, престижная и высокооплачиваемая работа.

И вот 31 марта 1958 года советское правительство громко заявило об одностороннем прекращении ядерных испытаний. В своей майской статье об опасности этих испытаний Сахаров написал о безоговорочной поддержке советскими учеными этого «исторического, гуманного решения». Вряд ли, однако, так уж безоговорочно отнеслись к этому ученые, которых он знал повседневно на Объекте. Ведь они не разделяли сахаровское отношение к опасности испытаний. Кроме того, прекращение испытаний ставило под вопрос их профессиональное будущее. Но даже и самые сознательные из них, те, кто ставил общественное выше личного, с большим недоумением узнали о решении правительства. Для них оно было такой же неожиданностью, как и для властей США.

Сахаров узнал об уже принятом решении случайно, приехав в ЦК по совсем другому поводу. Он очень хотел прекращения испытаний, но и он без восторга воспринял такой самодержавный — без консультаций со специалистами — способ ведения дел в сложной научно-технической области. Тогда, правда, он слишком доверял послесталинскому руководителю страны Хрущеву, чтобы дать волю сомнениям. Разоблачение Сталина, массовая реабилитация жертв террора и общая культурная «оттепель», провозглашение мирного сосуществования побуждали советского человека многое прощать руководителям страны, если человек этот держался за идеальный социализм (и, добавим, не знал, что такое реальный капитализм).

Осенью 1956 года Сахаров спросил Тамма, нравится ли ему Хрущев: «Я прибавил, что мне — в высшей степени, ведь он так отличается от Сталина. Игорь Евгеньевич без тени улыбки на мою горячность ответил: да, Хрущев ему нравится и, конечно, он не Сталин, но лучше, если бы он отличался от Сталина еще больше».

Задним числом легко сказать, что Сахаров преувеличивал отличие Хрущева от Сталина, а западные лидеры — преуменьшали. И все же с нынешней точки зрения, обогащенной историко-архивными знаниями, легче понять западных руководителей. Когда не веришь в историческую неизбежность всеобщей победы коммунизма, то легче заметить, что сама структура Советского государства не изменилась после Сталина. Пирамида власти была по-прежнему очень крута, почти вертикальна — слишком многое определяли те немногие, кто находился наверху, особенно тот один, кто был в данный момент на вершине. По-прежнему пирамида охраняла себя от любых колебаний, не разрешая гражданам страны знакомиться с внешним миром. По-прежнему пресса была под полным контролем правительства.

Как это называть — «диктатура пролетариата», «автократия» или «советская власть» — не так важно. Важно, что с таким правительством трудно иметь дело, трудно предвидеть его действия, трудно проверять и еще труднее ему доверять. А то, что советские руководители, похоже, действительно верили в особую историческую миссию своей страны по освобождению всего человечества, делало их еще менее надежными партнерами в международной политике.

Разоблачение сталинских преступлений виделось Сахарову и многим советским интеллигентам самоочищением и восстановлением «истинного ленинского социализма». Западный прагматичный политик в этом разоблачении видел просто инструмент борьбы за личную власть. Даже сейчас, когда видно, что то был сплав обоих компонентов, трудно установить их реальное соотношение. Оба компонента сработали, когда в арсенал советской политики вошло «мирное сосуществование». Этот важнейший сдвиг в идеологии произошел в 1954–1956 годах после долгих лет сталинской веры в неизбежность мировой войны, которая и приведет к глобальной победе социализма. Рождение водородной бомбы способствовало этому сдвигу — помогло политическим лидерам понять наконец, что речь идет о смертельной угрозе всей цивилизации, что третья мировая война — это всеобщее взаимоуничтожение.