Андрей Сахаров

Злоумышленник с радиоуглеродным «пистолетом» в руках невидим прохожим, но зрением физика-теоретика Сахаров его видит и верит глазам своим. Для него гибель людей от последствий испытаний — как бы их мало ни было по сравнению с умирающими от других причин — неоспоримый научный факт. Фактом для него было и то, что, даже если прекратить испытания, обойма злоумышленника опустеет наполовину лишь через 5570 лет — таково время полураспада радиоуглерода. Но если не прекратить, каждая новая мегатонна испытаний вкладывает в обойму еще 6600 смертельных зарядов. В этом доверии к своим цифрам он был типичным физиком-теоретиком.

Но он же был гуманитарным практиком, когда ощутил свою личную ответственность за действия невидимого убийцы и поставил в своей статье вопрос, выходящий за рамки физики: «Какие моральные и политические выводы следует сделать из приведенных цифр?» Так, в 1958 году он впервые в своей публикации употребил столь далекие от физики слова «моральные и политические». Единственный вывод, прямо следующий из его цифр, — что по вредоносным последствиям атмосферного испытания «чистая» бомба не отличается принципиально от «грязной» и что продолжение испытаний губит людей, нисколько к ним не причастных.

Когда по просьбе Курчатова Сахаров подготовил также популярную версию своей статьи (датирована 24 мая 1958 года), то там он уже использовал фразеологию, соответствующую газетным аксиомам тогдашней советской идеологии. По свидетельству самого Сахарова, это отражало его тогдашнюю позицию, «только еще немного начинавшую отклоняться от официальной». Однако уже из порядка слов «моральные и политические» видно, что политическая фразеология Сахарова, не отличаясь, прямо скажем, оригинальностью, имела подчиненное значение. В ней главенствовал моральный мотив, и это дважды примечательно. Во-первых, потому что расходилось с соотношением морали и политики в советской идеологии, где нравственным считалось то, что способствует скорейшей победе коммунизма. А во-вторых, сами моральные выводы отличали Сахарова от его военно-научных коллег по обе стороны «мировой баррикады».

Теллер в том же 1958 году завершил свою защиту испытаний тоже словами о моральной политике: «Говорят, недопустимо подвергать опасности даже одну человеческую жизнь. Но разве не более реалистично и не более соответствует идеалам человечности, если мы будем добиваться лучшей жизни для всего человечества?»¹²⁷

Этот риторический вопрос можно считать переводом — на американский язык с советского — поговорки «Лес рубят — щепки летят». Сахаров писал, что в сталинские времена принимал этот закон российской истории. В 1958 году он готов был признать и американскую версию правильной, если бы в нее вкладывали «идеи мирного сосуществования, невмешательства, разоружения и в первую очередь прекращения ядерных испытаний, а не авантюристические идеи вооруженного равновесия (т. е. гонки вооружений), от которых один шаг до идеи превентивной войны».

К этому он добавил свое представление о советской политике:

«В целях обеспечения безопасности перед лицом ядерного вооружения США и Англии Советское государство было вынуждено разрабатывать и испытывать ядерное оружие. Однако целью политики СССР и других стран социалистического лагеря является не гонка вооружений, а мирное сосуществование, разоружение и запрещение ядерного оружия — оружия массового уничтожения. Важный шаг в этом направлении сделан 31 марта 1958 года (в этот день СССР объявил об одностороннем прекращении ядерных испытаний. — Г. Г.). Позиция советских ученых ясна. Это безоговорочная поддержка исторических, гуманных решений Верховного Совета СССР. Мы твердо верим, что это также позиция подавляющего большинства ученых зарубежных стран»¹²⁸.

Видно, что у «отца» советской водородной бомбы была тогда не менее ясная военно-политическая картина мира, чем у отца американской, в которой «красный блок стремился к мировому господству».

Когда на эти две картины, разделенные железным занавесом, смотришь из нашего далека, невольно вспоминаешь Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда…»

А если бы сошлись? Любопытно было бы посмотреть, как эти два физика сравнивают свои черно-белые — или красно-белые — политические картины, в которые искренне верят. Тогда они, можно думать, уяснили бы глубину взаимного недоверия, разделяющего два блока, и, как знать, могли бы изменить свои политические взгляды. Однако встретились они лишь через 30 лет, и Сахарову предстояло вырабатывать свои политические представления на отечественном материале без американской помощи.