Андрей Сахаров

Но можно ли было без помощи ЦРУ «вычислить» служебное положение автора, неизвестного на Западе? Вполне. Достаточно было взять «Биографический словарь деятелей естествознания и техники», выпущенный Большой советской энциклопедией, и там среди мировых и российских научных светил найти семистрочную статью «Сахаров, Андрей Дмитриевич», которая сообщала, что он с 1945 года работает в Физическом институте АН СССР, что он стал академиком в 32 года и что в 1950-м он совместно с И. Е. Таммом сделал важную работу по термоядерной физике¹³⁴. Но публикаций по этой работе не указано, перечислены лишь три заметки в физических журналах 1947 и 1948 годов. Если еще учесть, что именно в 1953 году испытана советская водородная бомба, а в 1958-м Тамм получил Нобелевскую премию, то не так уж трудно сообразить, кто такой Сахаров — пропагандист или физик самого первого ряда в советском ядерном проекте.

Однако пушкинское наблюдение «мы ленивы и нелюбопытны» действует и за российской границей. Инкогнито Сахарова осталось нераскрытым, и западным научно-политическим активистам не пришлось недоумевать: почему же в Советском Союзе все «не как у людей», почему тамошний разработчик ядерного оружия выступил против испытаний?

Сейчас-то мы знаем, что по этой части у нас все было как у людей и что Сахаров просто оказался «уродом» в семье разработчиков ядерного оружия. Но почему его мучило то, что не беспокоило других? Он сам задал себе такой вопрос и попытался ответить на него:

«Большую психологическую роль при этом (и в дальнейшем) играла некая отвлеченность моего мышления и особенности эмоциональной сферы. Я говорю здесь об этом без самовосхваления и без самоосуждения — просто констатирую факт. Особенность отдаленных биологических последствий ядерных взрывов <…> в том, что их можно вычислить, определить более или менее точно общее число жертв, но практически невозможно указать, кто персонально эти жертвы, найти их в человеческом море. И наоборот, видя умершего человека, скажем от рака, или видя ребенка, родившегося с врожденными дефектами развития, мы никогда практически не можем утверждать, что данная смерть или уродство есть последствие ядерных испытаний. Эта анонимность или статистичность трагических последствий ядерных и термоядерных испытаний создает своеобразную психологическую ситуацию, в которой разные люди чувствуют себя по-разному. Я, однако, никогда не мог понять тех, для кого проблемы просто не существует».

В мышлении Сахарова редчайшим образом соединялось очень отвлеченное и совершенно конкретное. Как сказал о нем Тамм в отзыве 1953 года: «Физические законы и связи явлений для него непосредственно зримы и ощутимы во всей своей внутренней простоте». Успех его бомбовых изобретений определялся свободным владением отвлеченной теоретической физикой и умением обращаться с ощутимыми «железками», в которых он эту физику заставлял работать. Так же естественно он когда-то переходил от прибора, сделанного им «в железе» на Ульяновском патронном заводе, к отвлеченным вопросам теоретической физики.

Размышляя о биологических последствиях ядерных испытаний, он ясно видел перед собой конкретный итог — смерть и врожденные уродства, пусть и анонимные. Теоретически размазать эти реальные конкретные трагедии, распределить их на всех, — по одному дню укоротив жизни всех людей на планете, — было для него просто неправильным теоретизированием, если не политиканством. Такая особенность мышления подкрепляла эмоцию социальной ответственности, но не могла целиком определить ее. К мышлению добавились жизненный опыт и моральное наследие.

Сахаров на всю жизнь усвоил урок, полученный при испытаниях его Слойки в 1953 году. Тогда только счастливая случайность предотвратила беду, подобную той, что случилась с японскими моряками в марте 1954 года. Счастливую случайность обеспечил человек, прямо не отвечавший за исход испытания. Можно себе представить, как бы казнился Сахаров, если бы радиоактивный дождь — из-за его непредусмотрительности — пал бы на головы не эвакуированных вовремя «казахчат». Раз уж взялся за такое смертоносное дело, изволь нести свое бремя ответственности!

Один из сотрудников Сахарова вспоминает сказанное им уже во время политического вольномыслия: «Если не я, то кто?» — и понимает это как проявление бесстрашия¹³⁵. С не меньшим основанием в этой фразе можно видеть и трезвое осознание академиком своего социального положения — положения «отца» водородной бомбы. Этот эмпирический факт укреплял его чувство личной ответственности, корни которой, разумеется, тянутся к семье, в которой он родился, и к «научной семье», в которой он формировался, и тем самым к наследию российской интеллигенции.

Мораторий объявленный, нарушенный и отмененный