Андрей Сахаров

Сотни армейских грузовиков эвакуировали население. В один из поселков жители смогли вернуться лишь весной 1954 года, но зато они избежали судьбы японских рыбаков, попавших той же весной под радиоактивный дождь от американского испытания. Самому Сахарову, однако, пришлось приобщиться к этой судьбе. Руководитель испытаний Малышев предложил ему поехать посмотреть, «что там получилось». Остановились в десятках метров от эпицентра. Почва, покрытая черной стекловидной корочкой, хрустела под ногами. Лежали на земле и капли термоядерного дождя — черные блестящие шарики. Они образовались из песка, поднятого в воздух и расплавленного ядерным жаром. Их потом назвали «харитонками» и собирали для анализов прошедшего испытания — они уж точно побывали в самом ядерном пекле¹¹⁸. А в память Сахарова навсегда впечаталась картина: «…машины резко затормозили около орла с обожженными крыльями. Он пытался взлететь, но у него ничего не получалось. Глаза его были мутными, возможно, он был слепой. Один из офицеров вышел из машины и сильным ударом ноги убил его, прекратив мучения несчастной птицы. Как мне рассказывали, при каждом испытании гибнут тысячи птиц — они взлетают при вспышке, но потом падают, обожженные и ослепленные».

Хотя на месте главного события Сахаров — в защитном комбинезоне — пробыл всего полминуты, результатом этой экскурсии, как он думал, стала спустя несколько месяцев непонятная врачам «очень тяжелая ангина — с температурой 41,3°, с бредом, сильнейшими носовыми кровотечениями, изменениями крови».

Малышев умер в 1957 году от лейкоза.

Чистая бомба, или Андрей Сахаров против Эдварда Теллера

Полигонный опыт пригодился Сахарову в дальнейшей работе над оружием, а приобретенный там жизненный опыт заставлял его размышлять над нефизическими проблемами его профессии.

На полигоне маршал Василевский успокаивал физиков тем, что на каждых армейских маневрах гибнут несколько десятков человек и эти жертвы считаются неизбежными — а ядерные испытания гораздо важнее для обороноспособности страны. Такая логика не успокаивала Сахарова. Он должен был сделать все, что в его силах и в силах его профессии, чтобы не допустить жертв, которые можно избежать.

Он запомнил слова Зельдовича накануне испытания: «Ничего, все будет хорошо. Все обойдется. Наши волнения о казахчатах разрешатся благополучно, уйдут в прошлое». Однако никакое оптимистическое самовнушение не могло заменить конкретных научно-технических и военно-политических решений. Простейшее из них заключалось в прекращении наземных испытаний — самых радиоактивно грязных из-за облученной почвы, вовлекаемой в кругооборот веществ в природе. После испытания Слойки 1953 года в СССР больше не было наземных взрывов подобной мощности.

Проблема испытаний приобрела громкое политическое звучание после того, как японские рыбаки на судне под названием «Счастливый дракон» ощутили на себе дыхание ядерного дракона во время американского испытания 1954 года. Вскоре на Западе началось общественное движение за запрещение испытаний. В апреле 1957 года Альберт Швейцер в своей «Декларации совести» призвал прекратить все ядерные испытания. Спустя несколько недель химик Лайнус Полинг составил «Воззвание американских ученых к правительствам и народам мира» с таким же призывом¹¹⁹.

У кампании были и противники, которые утверждали, что вред испытаний неимоверно преувеличивается, даже если брать чисто биологическую сторону проблемы, а уж если думать о защите западной демократии от коммунистической диктатуры, то практически неощутимый вред и вовсе окупается с лихвой.

Очень разные факторы действовали на сцене и за сценой тех жарких дебатов.

Бесспорный вопрос о технике безопасности испытаний соседствовал с серьезной научной проблемой: как остаточная радиация, после перемешивания в атмосфере, воздействует на людей. Речь шла о малых дозах радиации на протяжении длительного времени, поэтому убедительные экспериментальные данные получить было нелегко. До сих пор — четыре десятилетия спустя — эта проблема вызывает научные споры¹²⁰.

Накат тогдашних дискуссий запечатлен в книге, опубликованной в1961 году американским историком науки Э. Хибертом, в 1944–1945 годах работавшим в Манхэттенском проекте, и в рецензиях на нее, написанных двумя видными участниками того же проекта Артуром Комптоном и Клаусом Фуксом¹²¹. Первый рецензент, знаменитый американский физик и нобелевский лауреат, во времена Манхэттенского проекта возглавлял лабораторию, где была впервые проведена цепная реакция. Второй рецензент, советский агент, освобожденный в 1959 году из британской тюрьмы, к тому времени поселился в ГДР и занял руководящую должность в Институте ядерных исследований. Рецензии эти, что неудивительно, противоположны одна другой, но обе одинаково критичны к американскому историку, обвиняя его одна в анти-, а другая в проамериканизме.