Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

У жителей к нам было любопытство, может быть, некоторый страх. Думаю, жители были недостаточно образованными, чтобы как-то относиться к евреям. В начале 1954 года мы переехали в Чудово, это недалеко от Ленинграда. Мама выхлопотала бабушке разрешение на переезд туда. Из Чудова я почти ничего не помню. Помню только, что мы снимали комнату у женщины, у которой был мальчик старше меня, лет шести или семи, и муж — страшный алкоголик. Муж напивался по-черному, грозил её убить. Она запиралась к нам в комнату. Просила: «Руфа Григорьевна, можно я у вас спрячусь?» Мы их прятали, а он ломился чуть ли не с топором в дверь, кричал: «Убью! Жидовку! Всех убью!» В Чудове рабочий класс был уже более просвещенный и знал, что жидов нужно убивать.

Это — история нашей ссылки и, конечно, ирония судьбы, что потом в Горький попал Андрей Дмитриевич. Тогда Хайновские продолжали жить на улице Короленко, Веры уже давно не было в живых. Юра бывал у мамы и Андрея Дмитриевича. Он был очень хороший человек. У него был поздний брак, две дочери. Маша Гаврилова, его дочь, заведует музеем в КГБ-шной квартире, где насильственно был поселен Андрей Дмитриевич, а потом и мама.

* * *

После Чудова я помню эпизодично. Я плохо помню жизнь на улице Гоголя в Ленинграде. Я эту квартиру помню уже в более взрослом состоянии, когда мы туда приходили с нашего постоянного места жительства в Ленинграде, с набережной Фонтанки, где мы жили втроем (мама, папа, я), а потом вчетвером, когда родился Алеша.

Была ли маме дана эта комната на Фонтанке или им обоим, как семье — папа тоже был ветераном войны — не знаю. Он всю войну прошел медиком в санитарных отрядах, закончил войну в чине лейтенанта или старшего лейтенанта уже в Японии, в Маньчжурии. Помню, у мамы был зеленый халат с очень интересным эластичным поясом с красивой металлической пряжкой. Этот халат папа привез с маньчжурского фронта, ещё не будучи знакомым с мамой.

* * *

Квартира наша была очень большая, она находилась на втором этаже старинного дома второй половины XIX века. По-моему, на нем даже доска висит. Это дом номер 53 по набережной Фонтанки, очень недалеко от Аничкового моста и ещё ближе — к так называемому Чернышеву мосту, на стороне Аничкового дворца. Там мы и жили, в квартире номер девять. Наша комната была частью «жидовского закутка», а папа там был примак, так соседи и говорили. Примак — принятый в семью. Маму воспринимали как еврейку, хотя по паспорту и по отцу она была армянка.

Елена Боннэр с первым мужем Иваном Семеновым, 50-е.

В «жидовском закутке», кроме нашей семьи, жила парикмахерша Елена Романовна. Либо она сама была еврейка, либо покойный муж был еврей, и было двое сыновей, Марик и Миша, оба студенты. Они втроем жили в очень узкой комнате-пенале. Койки у них стояли так, что еле-еле можно было повернуться.

Еще в «жидовском закутке» жила пара — дядя Гриша и тетя Рива. Они были рижанами. Когда Рива была молоденькой девушкой, у неё был роман с, я думаю, евреем, который тайно печатал какие-то там социалистические или даже коммунистические листовки. Когда это дело накрылось, её таскали на следствие и суды, но она никого не выдала. Она прославилась. И одно из первых распоряжений Ленина, когда он пришел к власти, стало о пенсии для неё.

Её молодой человек куда-то сгинул, и она вышла замуж за дядю Гришу. Дядя Гриша был чудовищем еврейской национальности. Огромный мужик, биндюжник, который орал на всех на кухне, бил Риву, угрожал соседям напИсать в щи. Когда кто-то пытался ему возразить, он говорил: «Вам напомнить, кто моя жена?»

Этот закуток, по сути, когда-то был большим залом. Из него нарезали одну большую комнату, одну узенькую-пенал, нашу и коридорчик. Наша комната была меньше самой большой комнаты, но больше пенала, 24 метра с высокими потолками. По лепнине можно было видеть, как комнаты были нарезаны в советское время. Два окна нашей комнаты выходили на Фонтанку, на деревья — очень красивый был вид.

* * *

Наискосок от нашего дома, по другую сторону Фонтанки, в здании первого дворянского собрания Петербурга постройки начала XIX века, находилось здание моей школы. Потом ее перенесли чуть дальше, к так называемым «Пяти углам». В эту школу меня приняли с большим скандалом. Она была специальной, с английским обучением, как тогда называлось, «с обучением нескольким предметам на иностранных языках». В 1957 году уже было введено совместное обучение мальчиков и девочек. До этого в этой школе были мальчики. Когда нас принимали, подарки нам вручали здоровенные лбы, на которых мы смотрели с некоторым ужасом.