Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Может быть, эти лоскутки когда-нибудь сложатся во что-нибудь или, вернее, станут основой чего-то более цельного и продуманного, осознанного…

Я помню очень мало из раннего детства. Больше помню даже не ленинградскую жизнь, а ссылку с бабушкой. По семейным рассказам, я попала в ссылку к бабушке (маминой маме, Руфь Григорьевне Боннэр) в марте 1953 года, вскоре после смерти Сталина.

Т. Янкелевич, 2018.

После лагеря бабушка не имела права жить в больших городах. Хотя был короткий период — я не знаю точно, в какие годы — когда мама после войны, будучи инвалидом Великой отечественной, вЫходила разрешение бабушке проживать либо в Ленинграде, либо в Ленинградской области. Как мама рассказывала, она пошла к соответствующим властям, и там оказался — как было довольно распространено после войны — какой-то фронтовик, который вошел в её положение, отнесся сочувственно и выдал разрешение.

Елена Боннэр с новорожденной Таней, 1950 г.

Бабушка жила, мне кажется, в Ленинградской области и короткий срок в Ленинграде. Матери, как инвалиду тогда еще третьей группы (второя группа пожизненно была ей присуждена в 1971 году), было дано разрешение, чтобы её мать жила с ней. Это было в конце сороковых годов, до моего рождения. Когда я родилась в 1950 году, я жила с мамой и папой в Ленинграде. В 1953 году мне было три года. Бабушка в это время находилась в ссылке в Горьком.

Жила она там у наших даже не родственников, а, как бабушка говорила, свойственников. Это была Вера Хайновская — старшее поколение. Мужа у неё уже не было, не знаю, погиб ли он на фронте или во время репрессий. У неё был сын Юра Хайновский и, по-моему, дочь Тамара, я точно не помню. В этой квартире в Горьком на улице Короленко бабушка отбывала ссылку.

* * *

В 1953 году мама приехала туда со мной вскоре после смерти Сталина. Обстоятельства этой поездки таковы. Я знаю это по рассказам мамы, очень скупым, потому что она никогда не любила распространяться о своем героизме. В разгар «дела врачей» был арестован профессор Первого Ленинградского медицинского института, где учились мои родители. Мама была профорг потока или курса. Профессор был особенно любимым. Звали его Василий Васильевич Закусов. Он был очень известный фармаколог.

(Я предполагаю, что он был арестован, чтобы навести тень на плетень. В основном были репрессированы врачи-евреи. Может быть, для того, чтобы снять обвинения в антисемитизме, они решили взять врачей не-евреев.) Жена Закусова тоже была репрессирована. После его ареста в институте было собрано общее комсомольское собрание, на котором комсоргом и профоргам было предписано призвать всех проголосовать за смертную казнь их профессору. Мама моя вышла и сказала: «Вы что, сошли с ума? Смертную казнь нашему Василию Васильевичу?»

Руфь Григорьевна Боннэр (Руфа) — мать Елены Боннэр, начало 80-х.

Это был страшный скандал. На следующий день она пришла в институт, а ей говорят: «Ты что, не видела приказа?» Она подходит к доске приказов: там написано, что она отчислена. Тут же ей говорят, что её ищет секретарь декана. Секретарем декана была женщина, по-видимому, значительно более старшего поколения — мнe кажется, её звали Валентина Степановна. (Мне не удалось на веб-сайте Первого Ленинградского меда найти список деканов за все годы и тем более — секретарей деканов.) Мама пришла к ней, и та ей сказала: «Немедленно уезжай из города».

Это был единственный способ — не гарантированный — избежать ареста. Мама моя тогда имела разговор с моим папой. Когда она сказала, что поедет в Горький, у неё, как я понимаю, была мысль, что больше она к отцу не вернется. Они совершенно разошлись в восприятии «дела врачей». Мама пыталась что-то объяснить отцу, а он говорил: «Но Леночка, это же в газетах пишут!» Мама была страшно на него зла и сказала: «А ты всему веришь, что в газетах пишут?» Он развел руками — а как же иначе? Он был достаточно наивным советским гражданином. Она всё-таки от него не ушла, вернулась, и в 1954 году они поженились.

В то время они жили в маминой комнате в коммунальной квартире на улице Гоголя, 18, в которой, после ареста родителей в Москве, мама жила и из которой она ушла на фронт, и в которой умерла её бабушка, Татьяна Матвеевна Боннэр. В эту же комнату мама вернулась и после войны.