Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Все ясно, письмо подлинное, а это значит, что я ПРИЗВАН. Будь что будет, но я не могу не выполнить просьбу АД. Если очередь дошла до меня, то так тому и быть, значит АД в отчаянном положении. В тот день шел проливной дождь. Я надел непромокаемую куртку с капюшоном, сел в свой «жигуль» и поехал к друзьям, которые жили у метро «Юго-Западная». Я бросил машину у их подъезда и на метро оправился по адресу, указанному в письме АД. Я вышел на станции «Арбатская» и пошел на улицу Воровского (ныне — Поварская), в один из ближайших домов к Новому Арбату. Чтобы хоть как-то замаскироваться, я туго завязал капюшон моей куртки на подбородке, стараясь скрыть бороду. На мой звонок, дверь квартиры Каллистратовой открылась и внутри оказалось людно: какие-то молодые люди сновали туда-сюда, не обращая на меня особого внимания. На мой вопрос о Софье Васильевне, один из молодых людей ответил, что она уехала. Могу я ей позвонить? Мне дали номер телефона. Я ушел. Пройдя по улице Воровского дальше, я нашел телефонную будку рядом с Гнесинским училищем и позвонил. СВ ответила. «Я должен Вам передать очень важное письмо от Андрея Дмитриевича, нам нужно срочно встретиться». «Нет, это невозможно. Не звоните мне больше». Она повесила трубку. Все ясно, она под колпаком. Как ошпаренный, выскочил я из телефонной будки и быстро спустился назад в метро. Вернувшись к машине, я спрятал свою куртку в багажник и никогда больше ее не надевал.

Что теперь прикажете делать? Придется как-то самому передавать информацию коррам. Но как? Да я же никого из них не знаю! Так что надо искать кого-то из друзей. Ага, отказники. Я выстриг из записки, адресованной СВ, обращение и пошел к своему приятелю Осе Ирлину, который прочно сидел в отказе. Он жил рядом с моим институтом. Ося взялся передать записку коррам, но через несколько дней вернул мне ее: никто не берет. Конечно, я стал слушать «голоса» и они передавали, что связь с Сахаровым и Боннэр полностью прервана и ничего о них не известно уже месяц. У меня была еще приятельница, которая имела доступ к коррам. Но я совершенно не был уверен, что она возьмется за это дело, ведь опасно же. Да и не хотелось мне ее втравливать, она уезжать не собиралась. Но других идей у меня не было, а страшный груз ответственности давил невыносимо. Она была где-то на даче, и я к ней поехал на своем жигуленке, уж не помню куда. По крайней мере, мы могли спокойно поговорить на природе не опасаясь прослушки. Она сразу согласилась, без колебаний, и я отдал ей записку.

Потекли мучительные дни ожидания. Из соображений конспирации я не звонил и не навещал свою знакомую, так что я не имел понятия удалось ей что-то сделать или нет. В любом случае, у меня не было других идей, как передать записку на Запад. Я, как приклеенный, слушал новости по «голосам». Все по-прежнему: мировая общественность встревожена отсутствием сведений о Сахарове. И вдруг, 16 мая, новость! Иностранные корреспонденты сообщают из Москвы, что еще 16 апреля Сахаров начал голодовку и что его подвергают насильственному кормлению. Формулировка точно повторяла текст записки. Трудно передать, какое облегчение я испытал. Вот уж воистину, как гора с плеч. Я сел в метро и поехал на Лубянку. Проходя мимо Детского мира в направлении Большого театра, я обернулся и показал «нос» в сторону печально знаменитого здания. Они думают, что они всемогущи, а вот нате же. Небось, бесятся в бессильной злобе: «Кто посмел?! Разыскать негодяев, хоть из-под земли!». Гебня вонючая. Не помню, когда еще я испытал такое глубокое и чистое чувство одержанной победы над абсолютным злом. Пожалуй, я могу сравнить это лишь с чувством, которое испытали все мы здесь, в Америке, когда, наконец, был ликвидирован бен Ладен[342].

Перестройка

Хорошо помню морозное утро 23 декабря 1986 года на Ярославском вокзале, где, несмотря на ранний час, собралась огромная толпа народа. Я был в этой толпе, и мне удалось разглядеть пушистую шапку Андрея Дмитриевича и промелькнуло лицо Елены Георгиевны, которую я тогда увидел впервые. Больше ничего увидеть было невозможно. Конечно, я встретил много знакомых в то утро. Безусловно, это был один из поворотных моментов в истории, и все собравшиеся на перроне это ясно осознавали. Наверное, не будет преувеличением сказать, что с этого утра начался обратный отсчет времени, завершившийся, пять лет спустя, крахом Советского Союза.

У себя дома, в квартире на Чкалова. 3 января 1987. Фото Ю. Роста.