Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Я сразу ушел, потрясенный. Я был в таком возбуждении, что, вернувшись домой, решил вести дневник, и первой записью было изложение этого эпизода. Но несколько поостыв, я сжег запись. Не хватало еще помогать органам и писать на самого себя донос, подумал я. В течение всей сознательной жизни в СССР у меня не было сомнений, что рано или поздно меня посадят, но приближать этот неизбежный финал я не имел никакого желания.

Когда я стал антисоветчиком? Хорошо помню, что в 1949 году, в возрасте 8-ми лет, я еще был обычным «пионэром», старательно оформлял стенгазету в моей саровской школе, посвященную 70-летию величайшего гения всех времен и народов. Но три года спустя, на линейке по случаю смерти вождя, я уже не скорбел со всем классом и меня чуть не побили, когда я проявил совершенно неуместную веселость.

Запомнился еще такой эпизод. Дело было в 1956-м году, еще в Сарове. У родителей были гости, это были проводы по случаю нашего переезда в Москву, и молодая сотрудница отца по имени Искра вдруг села за пианино, стала себе аккомпанировать и петь:

Сегодня в доках не дремлют французы
На страже мира докеры стоят
Нам не нужны военные грузы
Долой войну, везите смерть назад

Помню, меня поразила неуместность этой выходки в нашем доме. Я привык к совершенно другим гостям, таким как Матест Менделевич Агрест[341] (впрочем, к тому времени уже удаленный с объекта во время антисемитской кампании), Лев Владимирович Альтшулер, Вениамин Аронович Цукерман, Юлий Борисович Харитон, Яков Борисович Зельдович, Игорь Евгеньевич Тамм, реже АД. Я привык слушать интеллектуальные беседы о науке, о поэзии, о литературе, об искусстве, о еврейской и русской истории. А тут вдруг такое…

Вот к этому времени, думаю, я уже стал вполне сформировавшимся антисоветчиком. Я говорю не только о себе, но и о моем поколении (конечно не о всех, только о тех, кто принадлежал к одному со мной карассу, в воннегутовском смысле). Мой близкий друг и коллега Валерий Иванов (по прозвищу Хром) любил вспоминать, как во время линейки по случаю смерти вождя у него в московской школе кто-то выкрикнул: «А старичка-то угробили!». Конечно, в раннем прозрении моего поколения решающую роль сыграли «вражеские голоса». Инакомыслие начиналось с регулярного слушания джазовой программы Уиллиса Коновера, ну а заканчивалось слушанием новостей и политических программ «Голоса Америки».

Мое поколение проскочило стадию «социализма с человеческим лицом», сразу прочно встав на непримиримые антисоветские позиции. Мы в полном смысле были внутренними эмигрантами в СССР. НИКОГДА, насколько я себя помню, я не «болел» за советских спортсменов, ни за футболистов, ни за хоккеистов, ни за фигуристов, всегда против. Поколение АД и ЕГ придерживалось более умеренных взглядов (или просто было более запуганным? Как мне досталось от отца, когда в школьные годы, но уже в Москве, я дома назвал Ленина «сифилитиком»!) и застряло на стадии европейских «измов» лет на десять, прозрев лишь под грохот танков, входящих в Прагу. ЕГ даже вступила в партию после разоблачения культа личности, решив помочь КПСС приобрести человеческое лицо, но позже сама из нее вышла, уже после Праги.

Эпоха застоя

Пожалуй, за исключением описанного выше эпизода в Институте общей генетики, в течение десятилетия бурной правозащитной деятельности Сахарова и Боннэр, предшествовавшего ссылке в Горький, я с ними не пересекался. Мы в те годы не были соседями, и я не участвовал в правозащитном движении. Конечно, как и многие, я всей душой сочувствовал их деятельности и был в курсе событий, регулярно слушая «вражеские голоса».

Помню, я был в ярости, когда произошло вторжение в Афганистан и Сахаров был сослан в Горький. Mеня тогда, в январе 1980 года, первый раз в жизни выпустили за границу, в ГДР (ну, типа заграницу, конечно, в настоящую заграницу я начал ездить только при позднем Горбачеве, как и все). Я приехал один, и меня принимал коллега-профессор в Йене. Там ежедневно повторялся один и тот же ритуал. Мы садились у него дома за стол, чтобы поесть, я начинал на чем свет ругать Советскую власть, и он говорил: «Максим, давайте пойдем прогуляемся». Мы шли гулять, и когда он видел, что я выговорился, он вел меня опять к столу.