Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

В период ссылки АД мне хотелось как-то его поддержать. В 1983 году в «Библиотечке Квант» вышла моя популярная книжка о ДНК «Самая главная молекула». Через дочь АД Любу, которая продолжала жить на 2-м Щукинском и иногда ездила в Горькой навестить АД, я передал АД книгу с дарственной надписью, и, как я потом с радостью узнал, и он, и ЕГ книгу прочли. Также в годы ссылки АД я вызвался выступить на философском семинаре у себя в институте (я тогда работал в Институте молекулярной генетики АН). Темой лекции было происхождение Вселенной. При большом стечении сотрудников института я рассказал о смысле и значении работы Сахарова по нестабильности протона и асимметрии материи в отношении вещества и антивещества. Публика была в восторге, чего нельзя сказать о секретаре партбюро института. Во время ответов на вопросы, он встал и с вызовом сказал: «Максим Давидович, почему Вы нарисовали такую однобокую картину? У Вас получается, что только Сахаров внес вклад в проблему. А как же работы американских ученых, таких как Стивен Вайнберг? Почему Вы их не отразили?» Стало ясно, что товарищ подготовился, чтобы дать отпор. Не помню, что я ему ответил, но публика очень смеялась, что партиец вступился за американскую науку. Все прекрасно понимали политическую подоплеку моей лекции. В то время в советских научных журналах вообще было запрещено ссылаться на работы Сахарова, и лишь единицы преодолевали этот запрет, каждый раз со скандалом.

И вот наступило 1 мая 1985 года. Утром этого праздничного дня я достал из почтового ящика письмо, которое, как оказалось, было от Сахарова. Здесь требуется разъяснение. К тому времени уже много лет я не жил в том же подъезде, где была сахаровская квартира в доме на 2-м Щукинском, а жил в соседнем подъезде. Дело в том, что в 1961-м году я женился и переехал к своей жене, Алле Воскобойник, в их большую семью. К моменту описываемых событий и отец, и мать Аллы умерли, а в феврале 1985 года скоропостижно скончалась Алла. Ей было всего 45 лет. Это был страшный удар. Конечно, я впал в клиническую депрессию, из которой меня выводили и врачи, и родственники (прежде всего моя мать и младшая сестра Мария), и многочисленные друзья, и коллеги (прежде всего мой тогдашний босс, Юрий Семенович Лазуркин), и мои ученики. Но были и те, кто попытался использовать мое состояние для своего карьерного роста и для сведения счетов, но их интриги не увенчались успехом.

Вот при таких обстоятельствах я вынул из почтового ящика письмо, которое могло пролежать там несколько дней. Внутри конверта были две записки. Одна предназначалась мне. АД просил меня передать вторую записку Софье Васильевне Каллистратовой и указал ее адрес. Вторая записка была обращена к СВ и в ней сообщалось, что с 16 апреля АД объявил голодовку и что его поместили в стационар, полностью изолировали и подвергают насильственному кормлению. Ясно было, что АД хотел, чтобы эта информация достигла мирового сообщества. Я был в замешательстве. Вопрос делать или не делать то, что просил АД, не стоял. Вопрос был: а что если это провокация КГБ? Я стал разглядывать конверт и записки. Почерк похож на почерк АД, но его могли подделать. И тут я обратил внимание на номер квартиры, указанный на конверте. Он был неверный! Вот эта ошибка убедила меня в подлинности письма. Ведь АД знал номер своей квартиры в нашем доме и знал номер нашей старой квартиры этажом выше, из которой наша семья съехала после смерти отца в 1970 году. Он знал, что я жил у Воскобойников в соседнем подъезде, но он не помнил точно где и ошибся с номером квартиры. Почтальон, конечно, бросил письмо в мой почтовый ящик, так как прекрасно знал, где я живу, но гебня-то не должна была ошибиться с номером квартиры, с какой стати!