Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Как раз в те годы я сдружился с редактором журнала Nature Джоном Мэддоксом. Он тогда часто приезжал в Москву, и ранней осенью 1987 года мы с ним вдвоем посетили научные центры Сибири. Он приехал собирать материал для специального выпуска журнала, посвященного советской науке, в связи с 70-летием Советской власти. Я был его переводчиком и гидом в ходе поездки, и то, что КГБ этому не воспрепятствовал, было его непростительной ошибкой: Контора стала давать сбои. У нас с Джоном возникла настоящая дружба, продолжавшаяся до самой его смерти в 2009 г. Я познакомил АД и ЕГ с Мэддоксом. Джон с огромным пиететом относился к советской науке, особенно в области физики, астрофизики и космонавтики, что было вполне заслуженно, конечно. Когда в декабре 1987 года скоропостижно скончался Яков Борисович Зельдович, я связался с Мэддоксом по телефону и мы с ним решили, что необходим некролог для Nature, написанный АД. Я с детства хорошо знал ЯБ, который был близким другом и коллегой моего отца. Я с ним довольно много общался и в последние годы его жизни. Он был абсолютно выдающимся, если не сказать гениальным, физиком. Я счел своим долгом перед светлой памятью о ЯБ уговорить АД написать некролог для Nature.

Но это оказалось непростой задачей. Разумеется, АД был высочайшего мнения о ЯБ как об ученом. Но у них произошла размолвка на почве политики. Хотя, боже упаси, ЯБ никогда не подписывал никаких писем против АД, он не одобрял правозащитной деятельности АД, считая, что дело ученого, особенно с таким талантом, каким обладал АД, — заниматься наукой, а не политикой. АД, в свою очередь, сильно обижался на ЯБ, что тот отмалчивался и не поднимал свой голос в защиту АД, даже когда АД его прямо об этом просил. Ведь в свое время, на объекте, они были близкими друзьями, и АД считал себя вправе рассчитывать на помощь друга тогда, когда такая помощь была ему жизненно необходима.

Дело еще осложнялось тем, что ЕГ просто откровенно не переносила ЯБ. Я подозреваю, что ЯБ отвечал ей взаимностью. Уже по моим бесчисленным беседам с ЕГ в бостонский период я могу судить о степени взаимного отторжения между ними. Думаю, что, как и многие академики, ЯБ считал, что ЕГ, используя женское обаяние, сбила великого ученого с торного пути служения науке на сомнительную дорожку политических игр. Честно говоря, я не осознавал трудность задачи, когда приступал к ее решению. И тем не менее, мне удалось добиться успеха. После серьезных колебаний и моих настойчивых уговоров, АД написал очень развернутый и содержательный некролог. Я организовал его перевод на английский и отправил Мэддоксу. Тот его лично отредактировал и опубликовал в ближайшем выпуске Nature. Статья АД о ЯБ заняла две полных журнальных страницы. С присущей АД абсолютной интеллектуальной честностью, он не счел возможным, даже по такому поводу, умолчать об осложнении их отношений в последние годы. Он все откровенно изложил и выразил огромную боль, что эти обстоятельства помешали им нормально общаться с тех пор, как АД вернулся из ссылки.

В 1988 г. я побывал в командировке в Западном Берлине и на меня сильнейшее впечатление произвела печально знаменитая Берлинская стена. Ведь то, что выглядело серой стеной с Востока и ярко раскрашенной граффити стеной с Запада, это просто бутафория, бетонный заборчик, чтобы не было видно, что же на самом деле находится посередине. С Западной стороны были сооружены специальные смотровые площадки, откуда было хорошо видно то, что находится между бетонными заборчиками. Боже мой, что же открылось моему взору и взору моих зарубежных коллег-участников конференции по ДНК, с которыми мы совершали экскурсию! Вспаханные полосы, несколько рядов колючей проволоки, вышки с пулеметчиками, короче, настоящее заграждение лагерной зоны, очень похожее на то, что я видел в Сарове, когда подходил к границе территории объекта. Только здесь, в Берлине, всего было больше и все было выше. В ужасе я повернулся к коллегам и сказал: «И вот туда, в эту зону, я завтра добровольно вернусь!».

Мне было действительно невыносимо возвращаться назад, за Железный занавес. Я купил около Стены открытки, которые очень наглядно показывали все то, что я только что видел своими глазами. На следующий день я сел в автобус, который провез меня через «чекпойнт Чарли» в Аэропорт Шенефельд, находившийся в ГДР, откуда я полетел в Москву. Вернувшись домой, я пришел к АД и подарил ему открытки, рассказав об увиденном. Я строго посмотрел ему в глаза и сказал: «Андрей Дмитриевич! Это так оставлять нельзя, этого безобразия быть не должно!». Такова была моя вера в авторитет Сахарова и в СССР, и за рубежом, что мне и вправду казалось, что он может покончить с Железным занавесом. Так или иначе, но через год Берлинской стены не стало…

Бостон