Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Он попросил меня пройтись по улице. Мы пошли вверх по Земляному валу. Там очень слабый подъем. Он прошел шагов пятнадцать, ему было трудно, мы вернулись. Но до десяти вечера он ничего в рот не взял. Это Андрей Дмитриевич.

До встречи с Андреем Дмитриевичем я много читал самиздат, интересовался диссидентской и еврейской тематикой, волею судьбы в Москве вращался в интеллигентских кругах. Я работал в «почтовом ящике», таскал самиздат своим знакомым работягам, начал с Библии, никто на меня не настучал, я был уверен, что так хорошо их просвещаю! Когда оккупировали Чехословакию, они сказали: «Ну и правильно, иначе бы туда немцы вошли». Вся моя просветительская работа пошла к чертовой матери в один момент. Свою вовлеченность я не афишировал, так что, когда я начал общаться с Андреем Дмитриевичем, проблем на работе у меня не возникло.

Потом я ушел оттуда, поступил в аспирантуру Московского института электронного машиностроения, и там был интересный случай. Я работал в подвале, собирал свою установку. Мой техник попросил поговорить. Мы вышли из подвала на бульвар, сели на скамейку:

— Ты знаешь, где моя жена работает?

— Нет, не знаю. А что?

— Она работает на почте, которая обслуживает твой участок, где ты живешь.

— Ну и что.

— Ты не понимаешь?

Я правда не понимал. К ним на почту пришел человек, наверное, из КГБ, и сказал не доставлять мне письма, пока они их не проверят. Технаря этого звали Володя Кот — такая фамилия. Простой русский парень, с которым у меня и дружбы-то особой не было.

Я давно хотел уехать, но моя жена не хотела уезжать. Сын согласился, я заказал вызов на двоих. Он влюбился… но потом были гебистские провокации. Сперва мой друг Саня Липавский попросил меня переправить на Запад секретные материалы, которыми его друзья — «русские инженеры» — как он выразился, «хотят помочь Америке». Я взял фанерный чемодан и заперся в гараже. Будучи инженером, я сразу понял, что эти материалы не представляют никакой ценности. Едва впихнул этот чемодан обратно Липавскому. А потом у меня угнали машину и инкриминировали мне, что я устроил аварию, велели принести обувь на анализ. Я пошел к адвокату, он сказал: «Что-то против вас есть, так автомобильные дела не расследуют». Я написал заявление на эмиграцию в Израиль, и мне очень быстро разрешили. Практически никого не выпускали, а мне разрешение — они просто хотели от меня избавиться.

Завтрак у Ю. Тувима. Слева, по часовой стрелке: Айрин Пайпс, жена Тувима Мария Джулиани, Александр Горлов, Елена Боннэр, Элла Горлова, Ричард Пайпс, 2006 г.

Моя мама тогда уже уехала к моей сестре, которая жила в Исландии. Моя мама, будучи в Исландии, на старости лет начала вязать. Она связала Руфи Григорьевне, Андрею Дмитриевичу и Лидии Корнеевне свитера из исландской шерсти — это уникальная шерсть, которой нигде больше нет. Когда в прессе появились фотографии Сахарова в кофте с исландским узором, исландцы встали на уши: откуда у него?

Моя мама приехала в гости в Москву из Исландии. Я по телефону сказал Андрею Дмитриевичу, что зайду с мамой. Мы поехали на моем старом «Москвиче». Я купил сгущенное молоко без сахара, тогда продавались такие банки. По-моему, по 27 копеек они стоили. Это была тяжелая коробка, 45 банок. У подъезда Сахарова я увидел какое-то оживление. Обычно там было довольно пусто, а тут человек пять-шесть были. Со мной в подъезд вломилась какая-то баба с газетой, свернутой в трубку. Она навалилась сзади на меня, я уронил коробку ей на ногу. Она взвизгнула, мы с мамой прошли к лифту. Они, конечно, прослушивали телефон и подумали, что «мама» — это какой-то код, а не просто пожилая женщина.

Как я говорил, Елена Георгиевна улетела на лечение в Италию в конце сентября 1975 года. А я уехал из СССР в конце октября. 9 октября, незадолго до моего отъезда, Андрей Дмитриевич и Руфь Григорьевна пришли к нам попрощаться. Сидим, говорим, пьем чай. Вдруг звонок в дверь. За дверью писатели Лев Копелев, Володя Войнович и Борис Константиновский с сенсационной новостью — норвежский парламент присудил Сахарову Нобелевскую премию мира. Пришли они с водкой и розами. Андрей Дмитриевич по просьбе Копелева тут же продиктовал ему свои первые слова в связи с этим событием: «Надеюсь, что это будет хорошо для политзаключенных в нашей стране…» — и далее, этот текст хорошо известен. А вскоре к нам в квартиру ввалилась толпа иностранных журналистов.

А примерно через месяц после отъезда, в конце ноября, я оказался «на пересылке» в Италии, где встретил Елену Георгиевну. Она готовилась к поездке в Осло — получать Нобелевскую премию Сахарова и очень волновалась, что никак не приходит из Москвы вступительное слово Сахарова, которое она должна была зачитать на церемонии.