Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Что говорить: у нее был непростой характер, но она была абсолютно чистым и честным человеком. Больше того, вполне наивным. Многие говорили, что, после смерти Андрея Дмитриевича, Боннэр «узурпировала» Сахарова, а до смерти вообще им «манипулировала»… Как же далеко это от настоящего положения вещей! Повторюсь, я не был знаком с ним, но все, что я знаю об академике Сахарове, говорит о том, что манипулировать им было невозможно просто-напросто в силу особенностей характера. Это касалось и его жены. А вот говорить от имени Сахарова Елена Георгиевна, несомненно, право имела. Она его заслужила не только и не столько замужеством и всем, что за этим обрушилось на нее и ее семью, но всей своей жизнью, куда вместились и репрессии родителей, и война, и ранение, и годы противостояния большевистской машине, словом, всем, что ей выпало пережить.

… На фронтоне парижского Пантеона, где лежат выдающиеся французы, прославившие родину, воспроизведена надпись «Благодарная Отчизна — великим людям». К великому сожалению, сегодня Сахаров и Боннэр не входят в официальный российский пантеон: они почти забыты… Но я верю: еще не вечер. Права была Елена Георгиевна, говоря о том, что большое видится на расстоянии. Мы еще увидим как над их именами воссияют эти волнующие слова благодарности!..

Владимир Тольц

Тольц Владимир Соломонович — правозащитник, историк, редактор и обозреватель русской службы «Радио Свобода». В 1982 г. был вынужден уехать из СССР под угрозой ареста из-за участия в создании «Бюллетеня „В“».

Интервью Александру Литому, декабрь 2015 г.

— Когда вы познакомились с Еленой Георгиевной?

— Сложный вопрос. Мы его с Еленой Георгиевной пытались на Кейп-Коде решить (В. С. Тольц провел неделю вместе с ней на Кейп-Коде осенью 2010 года — прим.), но точно ни она, ни я припомнить не смогли. Мне кажется, первый раз я пришел к ней (к ним, точнее) на Чкалова с моим питерским приятелем Юрой Меклером, незадолго до его отъезда в Израиль в 1972 году.

Владимир Тольц, 2015.

По профессии Юрий Борисович Меклер — астрофизик (Андрей Дмитриевич в свое время терпеливо пытался мне объяснить смысл и значение одного из Юриных открытий — он вроде бы нашел натрий на Юпитере; но не в коня корм — я мало что понял и запомнил). А по судьбе Меклер — «простой советский заключенный». В конце 1958-го вместе со своим приятелем сел по статье 58–10 за разговоры о венгерских события и «советской демократии». При обыске у него обнаружили несколько страничек фотокопии англоязычной статьи в заграничном Reporter о «Докторе Живаго», о котором Юра, как большинство советских людей, только слышал. Это добавили в приговор. Дали 6 лет, отсидел 4. Один из его сосидельцев — Эдуард Кузнецов. Думаю, от него и пошло Юрино знакомство с Люсей. А когда Эдик снова сел по прогремевшему на весь мир «самолетному делу», Юра понял, что и ему грозит второй срок и засобирался в Израиль… Вот тогда-то, мне кажется, и пришли мы вместе с ним к Люсе. Он прощаться. Я за компанию…

— И подружились с её семьей…

— По-началу, помнится, я подружился с Ефремом Янкелевичем. В какой-то момент он работал вместе с моим другом Сережей Ковалевым. Стали чаще общаться. И я все чаще стал бывать на Чкалова.

Как и во многих тогдашних московских домах, «духовный центр» этого семейства располагался на кухне, где на тахте в правом углу с неизменным «Беломором» возлежала Руфь Григорьевна. Оттуда она «руководила процессом», делилась критическими замечаниями по поводу повседневного поведения младших (от Алеши и Тани до АД) и воспоминаниями о прошлом. При близости мне тюремно-лагерной составляющей этих воспоминаний (у меня, как и у многих, в фамильном багаже и сидельцы, и казненные) рассказы Руфи Григорьевны были живыми картинами неизвестного в, казалось бы, известной недавней русской истории. И, несмотря на драматичность многих сюжетов, почти всегда смешными, будь то повествование о московских любовницах Назыма Хикмета, будущем секретаре ЦК «Борьке Пономареве», сибирском быте времен гражданской войны, о нравах Коминтерна, студентах КУТВа (Коммунистического университета трудящихся Востока) или об АЛЖИРе (Акмолинском лагере жен изменников родины). Мой нескрываемый слушательский восторг, по-моему, дополнительно подогревал рассказчицу. И кто бы ни входил в это время на кухню, даже, казалось, полностью погруженный в свои дела и раздумья АД, все вовлекались в увлеченное слушание этих повествований. А иногда и обсуждение. Думаю, в этих «исторических дискуссиях» и формировалось первоначально наше сближение. Ну, и на общей «повестке дня», известной тем, кто знаком был с «Хроникой текущих событий», конечно.