Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

В шесть утра 19 августа 1991 года меня разбудил звонок секретарши нашего отдела в «Огоньке» Маши Дмитриевой, которая, выслушав понятную порцию ругательств за звонок в такое время, сообщила мне о государственном перевороте. В ответ на мое предложение умыться водой похолоднее, она посоветовала включить телевизор, что я и проделал, так до конца и не проснувшись. Но как только экран ожил, ожил и я — сон как рукой сняло.

…К тому времени наши отношения с Еленой Георгиевной сложились самым дружеским образом. Мне даже было позволено называть ее, разумеется, в шутку, тетя Люся, а она смеялась: племянничек выискался! Мы с Юрой Самодуровым были чем-то вроде ее нештатных секретарей и помощников. Юра вовсю работал над проектом сахаровского музея и центра «Мир, прогресс, права человека», директором которого он стал впоследствии, и являлся, разумеется, ближайшим сотрудником Елены Георгиевны.

…Посмотрев кусочек «Лебединого озера» и прослушав сообщение о ГКЧП, я, в половине седьмого утра, набрал телефон квартиры на улице Чкалова. А поскольку звонить туда следовало не раньше полудня (Елена Георгиевна работала допоздна), я был вполне готов к ругани и упрекам. Так и случилось, когда, после десятого гудка, она подняла трубку. Прервав ее на «полуругательстве», я сообщим ей о смене власти. Она мгновенно оценила сообщение, с минуту помолчала, а потом сказала, что, в общем-то, подозревала что-то в этом роде: пару дней назад в подъезде сахаровского дома снова появились гэбэшные топтуны, к числу которых она когда-то, при первой встрече, причислила и нас с Валерой Выжутовичем…

В ответ я предложил ей собрать необходимые вещички, сказал, что сам я сейчас же поеду в редакцию, разведаю, где Ельцин (он в этот момент был в Алма-Ате), и вообще, что творится в городе, и, если все происходящее серьезно, приеду за ней и отвезу в американское посольство, где и оставлю, поскольку за ней-то придут в первую очередь. На ее вопрос останусь ли я с ней, я сказал, что в американском посольстве мне делать нечего, поскольку я не владею английским, лучше уж попрошусь к французам, с французским у меня порядок.

Через два часа я перезвонил на улицу Чкалова из редакции и сообщил Елене Георгиевне, что по-нашему общему мнению вся эта комедия попахивает «пустышкой» и дергаться не следует. Вечером, после известной пресс-конференции в пресс-центре МИДа, я заехал к Боннэр, мы поговорили о событиях этого дня, и я поехал к Белому дому, куда она тоже рвалась, но, разумеется, мы ее не пустили.

А потом был митинг с огромным российским флагом, где среди прочих выступал Борис Николаевич Ельцин и Елена Георгиевна. Речь ее, как обычно, была очень яркой, народ бешено аплодировал, и, когда мы шли через толпу к машине, с восторгом приветствовал ее.

Года через два кто-то попросил у Елены Георгиевны текст этой речи. Но выступала она, разумеется, без бумажки и мало что помнила, в отличие от меня, запомнившего этот спич почти дословно. В тот же день я передал ей текст. Она, помню, была сильно поражена моей памятью, хотя это качество чисто профессиональное.

Без галстука…

И сколь добрыми ни были наши отношения, но вскоре мы разошлись. Мы с моим приятелем, тогда еще совсем молодым режиссером Дмитрием Месхиевым, решили сделать игровой полнометражный фильм об Андрее Дмитриевиче. Но Боннэр была против!.. Елена Георгиевна сказала тогда, что сейчас, мол, не время, что большое видится на расстоянии и тому подобное. Я возразил, что о Сахарове еще снимут не одно кино, но она стояла на своем. В результате я уговорил ее разрешить нам написать сценарий. Со скрипом она дала добро. А когда зашла речь о запуске в производство и государство согласилось выделить на картину деньги, попросив лишь ее согласия, она категорически отказалась, заявив мне, что она не желает, чтобы это правительство финансировало что-то, связанное с памятью Андрея Дмитриевича — проводившаяся тогда политика шла вразрез с ее принципами. Словом, год работы ушел в никуда… Я, понятно, обиделся и перестал бывать на улице Чкалова, о чем неоднократно сожалел.

Через несколько лет Елена Георгиевна уехала в Америку, к детям и внукам, а вечером 18 июня 2011 года я услышал сообщение о ее кончине и заплакал, так много было связано с ее образом…