При этом оба находились в положении, когда высока была вероятность ошибки. Слишком многое происходило и слишком быстро. Сахаров, например, мог высказаться о конфликте Армении и Азербайджана при том, что Е. Г. — частично армянка, и это вызывало проблемы. Елена Георгиевна могла сказать, что она против люстрации и получить за это обвинения в «поддержке чекизма».
Как и многие «наши», Елена Георгиевна не имела желания отомстить сотрудникам КГБ. Она достаточно знала право, чтобы понимать — как потерпевшая сторона, она не может подменять следствие и суд, но чуть ли не бравировала своим нежеланием мести, в том числе как-то раз заявила мне на публике, что против люстрации. Видимо, считала, что опять полетят головы, будут лагеря, а все должны примириться.
Сразу после выхода из тюрьмы в 87-м я написал заявление на следователя, который вел мое дело. Сказал об этом Елене Георгиевне. Она говорит:
— Зачем тебе это надо?.
— Да не мне это надо. Просто хочу создать прецедент.
В прокуратуре подняли мое дело и подтвердили, что я прав, что нарушений даже советских законов в моем деле масса. Но следователя не захотели искать, сославшись на то, что он уже уволился и найти его будет трудно.
…
До высылки Сахарова я, как мог, пытался помогать и в сокращении потока людей к нему. Открывал дверь и, если видел, что стоит очередной неадекват или провокатор, старался разобраться с ним аккуратно и деликатно прямо в дверях. Елена Георгиевна же просто говорила, что Андрея Дмитриевича нет дома.
Андрей Дмитриевич был очень открытым человеком. Известный случай во времена Перестройки — к нему на квартиру пришел дальний ходок — «Я приехал издалека, помогите». Шофер говорит Андрею Дмитриевичу: «Вы депутат, вас ждут в Верховном совете». Андрей Дмитриевич: «Поезжайте, скажите, что я задержусь». И повел гостя на кухню накормить.
…
Когда в 1992 году создавал правозащитный центр[333], пришел к Елене Георгиевне с конкретным предложением:
— Е. Г.! Хочу делать Центр по правам человека — собрать все новые профильные организации вместе. Вы же знаете, что все они сейчас работают на дому. Та же наша Хельсинкская группа собирается на кухне Саши Лавута. А надо, чтобы был общий офис — давно пора почувствовать себя цивилизованными людьми, сколько можно на кухнях сидеть!
— И как ты это сделаешь?
— Отниму у ЦК ВЛКСМ кусок здания, а лучше — всё.
— Делай, что хочешь, только Сахаровский центр не трогай.
Сказала она это потому, что я с ней всё-таки спорил из-за этого ее центра — ей не нравились мои предложения о том, каким его нужно делать, и она назначила директором Самодурова. Она очень устала, и неудивительна была ее нацеленность на спокойные, а не штурмовые проекты, которые, уверен, тогда были важнее.
— Вы можете войти в правление моего центра?
— А зачем?
— Буду вашим именем деньги брать. Пойду к этому Соросу, меня он не знает, а вам деньги даст.
— Ты будешь вызывать меня на собрания?
— Как можно, Елена Георгиевна!?
— Тогда ладно, пиши меня.
Так в правление вошли Ковалев, Боннэр, Богораз. Каждого обошел, у каждого взял разрешение. Все это крепко помогло, гранты на проекты центра и его групп достаточно быстро получались. Из всех статусных фамилий у нас её была первой на бланке центра.
…
В бурную ту «перестройку» Елена Георгиевна пыталась проследить использование имени Андрея Дмитриевича. Были случаи, когда разные люди и организации пытались присвоить себе его имя. Я сам ей рассказывал, например, о некоем новом фонде имени Сахарова и спрашивал, согласовано ли с ней это название. Она была возмущена. После смерти Андрея Дмитриевича его имя не раз пытались использовать для разных спекуляций. Ей было очень тяжело.
…
Вспоминается смешное: мы сидели с ней и Ванькой Ковалевым, Ваню вот-вот арестуют.
— Ваня, а ты еврей? — спрашивает Елена Георгиевна.
Ваня замялся…
— А ты, Лёш?
— У каждого свои недостатки, Елена Георгиевна.
Как уже сказал, мы ощущали некое предсмертное состояние. Видимо, в такое время и думается о своей принадлежности, даже национальной — кто я?
…
На Елену Георгиевну обратили внимание американские активисты, в том числе Union of Councils of Soviet Jews. Мировое и штатовское еврейство оказалось очень сложным, и, кажется, в первую очередь к нам приехали не лучшие. Запад мы абсолютно не понимали, рады были любым приехавшим. Да и сама Америка оказалась совершенно не готова к нашей «перестройке». Помощь оттуда была важной, но в то же время очень уж хаотичной, и даже часто развращающей.
…
Почти два года провел я с этой замечательной женщиной в квартире на Чкалова, что называется «нос к носу». Светлое, но и страшное время.
Ваню она очень любила, а с Володей Тольцем они были на ты, хоть он на 20 лет моложе — наверно, потому что они давно познакомились.
Константин Смирнов