Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Мы виделись с Еленой Георгиевной в Бостоне и привозили ей сигареты. Она всегда просила сигареты из Москвы — ей привозили все знакомые, которых я знаю. Бэла Коваль этим занималась: узнавала, что кто-то едет, и передавала сигареты. У Елены Георгиевны в США была симпатичная квартирка на тихой бостонской улице.

Наверное, Андрей Дмитриевич и Елена Боннэр уставали от большого потока людей. Ну как не уставать? Но внешне это не проявлялось.

Алексей Панкин

Панкин Алексей Борисович — журналист, бывший член жюри премии имени Сахарова «Журналистика как поступок». Ныне — обозреватель «Комсомольской правды».

Елена Боннэр — жизнь как оправдание любви

В октябре 2008 года на Сахаровском конгрессе в Кембридже, штат Массачусетс, я увидел впервые эту совершенно легендарную женщину — при том, что еще в 2001 году, в том числе и с её благословения, я стал членом жюри премии имени Сахарова «Журналистика как поступок».

Алексей Панкин

Она уже была чуть ли не в коляске, но при личной встрече подтвердились мои предварительные о ней представления. Которые заключаются в том, что масштаб личности жены великого человека полностью соответствует этому статусу и выходит далеко за пределы, так сказать, мировоззренческой сферы.

Мировоззрение может быть очень разным, но есть потрясающая порода несгибаемых совершенно женщин — умных, ярких, волевых. Которыми, если так можно выразиться, господь Бог награждает великих людей, которые становятся их путеводными звездами.

С Еленой Боннэр и Татьяной Янкелевич на Сахаровском конгрессе в Гарварде, октябрь 2008.

Как мне кажется, я на своем веку встречал трех таких изумительных женщин. Одна из них — Елена Георгиевна Боннэр. Если говорить о советской иерархии, вдова диссидента номер один или два — в зависимости от того, кого считать первым, Солженицына или Сахарова.

Судьба свела меня с другой такой же потрясающей женщиной, Ольгой Мироновной Зиновьевой. Слава Богу, ещё молодая и полная сил вдова Александра Зиновьева, диссидента номер три в той же советской иерархии.

Они принципиально разные по мировоззрению, по взглядам, но жизненная энергия в них — одинаковая.

Ещё одна такая же потрясающая женщина, Агнесса Кун[304], которую называли даже «красной Лолитой» — дочь Бэла Куна[305], вождя венгерской революции, видного большевика и деятеля Коминтерна, человека с достаточно кровавой репутацией. В юном возрасте, лет пятнадцати, Агнесса влюбилась в венгерского революционного поэта Антала Гидаша[306], была верна ему всю жизнь. Они прошли лагеря — каждый по отдельности. До конца жизни она осталась большевичкой-антисоветчицей, если можно так выразиться.

Как будто Бог создает таких потрясающих женщин, чтобы дарить их великим мужьям. Невероятная энергетика этих любящих жен гораздо важнее, чем всё, что они проповедуют.

Несмотря на то, что я эволюционировал, можно сказать, от Сахарова к Зиновьеву, эти несколько часов общения с Еленой Георгиевной навсегда остались в моей памяти. Мы хорошо поговорили, у нас потом даже была какая-то переписка — очень хорошая, теплая, личная. У меня было ощущение, что на том конгрессе она ко мне как-то особенно тепло отнеслась, несмотря на то, что я уже тогда из общей либеральной когорты выбивался своей реакционностью.

Насколько я помню, в то время я прочитал её совместные дневники с Сахаровым: его запись, её запись ([5] — Ред.). Опять же, абстрагируясь от политики, это такой замечательный документ любви! Вокруг этого было много скандалов, кто-то говорил — не надо печатать, слишком интимно, зачем так обнажаться. Вокруг этой книги шли большие споры, а я сказал, что на меня она произвела глубочайшее впечатление — и это стало поводом для нашего общения.

Меня в премию имени Сахарова пригласил Питер Винс[307]. Я был в самом первом составе жюри, причем очень долго. Только в прошлом году я вышел. Отчасти, сил не было — если работаешь в ежедневной газете — ни на какое чтение времени не остается. Участвуя в жюри этой премии, нужно было читать огромное количество работ.

Но у меня были и идейные соображения: с позиции демократии и прав человека я перешел на позиции оборончества в информационной войне. Для меня стало немножко неуместным участвовать в чем-то абстрактном, руководствующимся правами человека. Я не делал никаких заявлений: мы всё равно все друзья в этой премии, независимо, кто на какой стороне баррикад.

Когда Питер Винс захотел создать свою премию, он пришел в музей Сахарова, и там ему уже стали советовать: тогдашний директор Юра Самодуров, Дима Фурман… Если говорить обо мне, у меня всегда была репутация консерватора. Я попал туда как честный инакомыслящий — по сравнению с превалирующей там либеральной догмой.

Питер Винс, 2000-е.