Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

У них было три комнаты и было отгороженное место для кухни. Комната Геворка выходила в переулок. Если стоять на Тверской, лицом к «Елисеевскому» магазину, то магазин — раньше, ближе к Пушкинской площади. Следующий пролет — были маленькие магазинчики, «Минводы» — он и сейчас там есть. Он примыкает прямо к «Центральной». В «Люкс» был свободный вход, но стоял швейцар и спрашивал, к кому вы идете, — почти всех он знал в лицо. Там было четыре этажа, лифт.

В 1934 году я пошла в школу, и тогда мы уже переехали. У папы, либо у мамы на работе строили кооперативный дом. Там были смешные взносы по нынешним меркам — три, два рубля. Они не верили в этот кооператив, но вносили деньги. Потом в выходные стали приглашать на субботники. Мы приходили, помогали убирать доски. Потом мы уже въехали в эту квартиру на Чистых прудах. В старые времена они назывались как-то по-другому: в пруд бросали отбросы после забоя скота[301].

Даже в это время мы с Игорем — он был моложе меня — свободно гуляли по улицам — каждую субботу-воскресенье уходили гулять с ним. Игорь заходил за мной, и мы гуляли вместе. Игорь просил: «Па, дай денег на мороженое». «Сто рублей хватит?» — Геворк никаких цен не знал. Игорь: «А мы с Зорькой». «Ну, двести хватит?»

Из «Люкса» мы начинали наши походы. Игорь уже тогда покупал сигареты — ещё до школы. Почему тогда 6-летнему мальчику продавали сигареты, я не знаю. Мы гуляли у кинотеатра «Художественный», там была бегущая строка на крыше зданий, редакции «Известий», «Литературной газеты». Куда бы я ни ходила, мы ходили с ним вместе. Когда надолго уходили — попадало от родителей и ему, и мне. Когда мы стали жить на Чистых прудах, у нас были ещё более длинные прогулки. Мы покупали попкорн — тогда уже он был, он выглядел иначе, но это был попкорн. Мы покупали попкорн и мороженое — такое у нас было питание.

Люся приезжала к нам на дачу, их дача была в Ильинском, также по Казанской дороге. У нас была дача в Удельном. Хотя с моим папой Люся была не в очень хороших отношениях, но это было временами: иногда они стихи вместе читали — Люся безумно много знала наизусть, она меня приучила к стихам, это только её заслуга — папа тоже увлекался и сам немного писал стихи. Люся перед школой часто мне читала: тогда ещё не были распространены подготовительные курсы, так что перед школой я читала только по слогам.

Люся любила классическую музыку, но самой любимой её музыкой был джаз. К музыке её приобщил мой папа, — он играл на скрипке. В детстве Люся читала безумно много. В театр ходила, но больше любила кино.

Об обыске после ареста Геворка Люся рассказывала: в квартиру зашла группа людей, говорили: «Садитесь где хотите, но никуда не уходите». Присутствовали Руфь, Люся и их няня. Кто-то стоял у двери, сидел, кто-то ходил по комнатам. У пришедших было оружие, и оно было видно. Батаня и Игорь приехали с дачи на следующее утро. Не ясно, что искали. После этого Руфи советовали уехать из Москвы, но она не захотела этого сделать. У нас во дворе в 1937-м, когда играли, дети внимательно следили, в какую квартиру пошли арестовывать. Думаю, в Люсином доме было так же.

После ареста родителей Люси и до войны из Ленинграда она приезжала не часто. Во время войны она нас искала, но мы в эвакуации не были прописаны. Она приехала всё-таки к нам в Свердловск — информацию о том, что мы уехали туда в эвакуацию, она нашла где-то в милиции. Нашла она сначала мою маму — она выехала вместе со своей работой. А мы с папой — через «Красный крест».

Три кузины: Зоря Львовна, Наталья Матвеевна и Елена Георгиевна, на Чкалова, 23.06.2002.

Я стояла в очереди, вдруг меня кто-то обхватил сзади. Поднимаю голову — смотрю, Люська в военной форме. Их состав перегнали в Свердловск, а у нас с папой уже были билеты на Москву — блатные, если можно так сказать. Потому что папина сестра с сыном жила под Верхним Уфалеем, город такой есть. Она была знакома с милицией, которая выдавала пропуска. Она получила пропуска на себя и на нас, в июне 1942 года мы были уже в Москве. Люся провожала нас на вокзале, когда из Свердловска мы ехали в Москву. Писем с фронта от Люси не было.

После лагеря, еще до реабилитации, Руфь иногда тайно приезжала к нам в Москву. Когда она впервые к нам пришла я бросилась к ней обниматься, а она говорит: «Зорька, тише, я еле на ногах стою». Она была очень истощена. Она пришла рано утром. Все вскочили, уложили её. Руфь рассказывала, как она в лагере задабривала неполитических заключенных — пересказывала им книги. Бывало, заключенных загоняли в промерзшую воду и держали там. Она рассказывала, что чувствовала, как внутри всё промерзало… За неё вступались зеки, которым она пересказывала книги — это её просто спасало.