Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Да, ко мне на работу один раз приходили сотрудники КГБ. Их в основном интересовал Андрей Дмитриевич, а не Люся. Спрашивали, знаю ли я Андрея Дмитриевича. Я сказал, что да, знаю его, с уважением к нему отношусь. Но это, конечно, были уже не те гэбисты, что в 30-е годы. Мы разговаривали с ними абсолютно спокойно, мирно. Я не скрывал, что встречался с Андреем Дмитриевичем и сказал, что, если они считают это недопустимым, я готов уйти из армии. «Нет-нет, что вы», — ответили они. Последствий для меня никаких не было. Они знали, что я редко в Москве бываю.

Хотя я был глубоко идейным сторонником коммунизма, но я понимал, может быть — не так глубоко, как сейчас, — недостатки СССР. Начиная с того, что мой отец был расстрелян в 1938 году, был расстрелян брат моего отца, брат матери расстрелян, сестра матери была в лагерях.

Взгляды Сахарова на происходящее в стране и мире мне были понятны, я с уважением относился к работе правозащитников, понимал, что советская власть борется с инакомыслием. Сахаров объяснял свои идеи о том, что мир должен быть единым. Рано или поздно, наверное, так и будет — через сто, двести, тысячу лет. Он же верил, что это досягаемо.

Помню, обсуждали письмо от имени ученых против него. Он огорчался, что только трое его знакомых отказались письмо подписать — он рассчитывал на большее, но никого конкретно не осуждал. Мне была интересна история создания атомной бомбы, я об этом расспрашивал Андрея Дмитриевича, вообще очень интересно с ним было говорить о науке.

С Люсей мы виделись до её отъезда в Америку. За всю жизнь, наверное, мы встречались раз двадцать. С одной стороны, это немало, но с другой — за столько лет это не так и много.

Зоря Мордухович-Боннер

Мордухович-Боннер Зоря Львовна (1926–2018) — кузина Елены Георгиевны Боннэр, дочь Анны Григорьевны Боннэр (1902–1975) и Льва Матвеевича Мордуховича (1902–1989). Окончила Московский педагогический институт, работала учительницей русского языка и литературы в московских школах. Вдова актера театра на Таганке Эдуарда Арутюняна.

Свое совсем раннее детство я плохо помню. Мы жили в Москве на Никитском бульваре. Комнату там нам подарила Батаня. На том доме были написаны знаменитые строки Маяковского: «Нигде кроме, как в МОССЕЛЬПРОМЕ!». Он рядом с Домом дружбы[299], его угол выходил на бульвар.

Зоря Львовна, 2000.

Семья Люси жила очень долгое время [в 1931–1937 гг. — Ред.] на улице Горького, ныне Тверская, в гостинице, которая называлась «Люкс». Теперь это гостиница «Центральная». Мне доводилось бывать в этой гостинице лет двадцать назад, когда она из «Люкса» уже стала «Центральной» — там всё преобразилось. А в 1930-х там жили сотрудники Коминтерна и их семьи. Хотя «Люкс» и считался гостиницей для сотрудников Коминтерна, но там были квартиры со своими кухнями и пионерская комната. Они жили на втором этаже, там был балкон-эркер — он сохранился. В пионерской комнате дети играли. Мне очень запомнился один мальчик, Жарко Тито[300]. Хулиганистый, но очень хороший. Я маленькая была, в основном там дети были старше. В пионерской комнате были пионерские атрибуты — горн, барабан, примитивные настольные игры. Кроме того, играли в подвижные игры — например, прыгали через козла, играли в ручеек.

Один год я даже жила у Люси. Это было в 1933 году — могла произойти трагедия, но получилось просто нехорошо. Мы жили в Продольном переулке на Красной Пресне. Мы переехали туда с Никитского бульвара. Там были деревянные дома-особнячки. Случилось так, что меня оставили дома — за что-то наказали. А меня было за что наказывать. Я была хулиганистой. У нас год разницы с Игорем, и мы вместе хулиганили. Вдруг Руфь с Игорем [мать и младший брат Е. Г. Боннэр — ред.] приезжают, чтобы взять меня погулять. Я им кричу: ключ под ковриком со стороны улицы. Они меня открыли, оставили моим родителям записку, что уехали. А к вечеру мы узнали, что в этой квартире начался пожар. Не горело, а задымилось — что-то было с печью. Вся квартира была полна дыма, можно было угореть при закрытой двери. Я, конечно, могла открыть окошко и кричать, и, может, кто-нибудь меня вытащил бы. После пожара там жить было нельзя — нужно было все вычищать, делать ремонт. Мама с папой жили по знакомым, а меня так и оставили у Руфи.