Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Руфа была очень талантливым человеком. Прекрасно рисовала, шила. Шила так: брала тряпку, на тебя накинет, ножницами нарезала — и шила очень хорошо. Мне сделала чудесный по тому времени костюм — шотландка-юбочка, жакет с воротником, с поясочком. Когда я была студенткой, она меня одевала. Шила Люсе платья к разным встречам. Идут они с Ваней на юбилей их института — она чудесное платье сшила из какого-то крепа, цвета морской волны. Я всегда посылала тёте Руфе поздравительные открытки.

Родственники у нас очень юморные. Руфа рассказывала: «Когда пошли смотреть квартиру на Чкалова, я зашла и села на унитаз, это единственное место, где можно было посидеть». Другой родственник, доктор Григорий Берлинский принес подарок — только медики могут так шутить — эмалированный горшочек с крышкой, а там пиво и две сосиски.

С 1959 по 1968 годы, когда мы с мужем работали на севере, я прилетала в Москву в отпуск, мы обязательно встречались с Люсей. После 1968 года тоже проезжали Москву в отпуск или из отпуска.

По натуре Люська была взрывной, могла наорать, например, на Ваню, если он выпьет лишнего. Но Ваня такой человек, на которого злиться было невозможно. Выпить Ваня любил — это было, а Люся не пила вообще.

Люся с Иваном не ссорились — я у них никакой ругани никогда не слышала. Из-за тяжелой болезни Алеши, от которого ленинградские врачи отказались, они все в 1964-м переехали в Москву. Почему они разошлись, не знаю. Ваня тогда вернулся в Ленинград. Он шел в гору, был судебным медэкспертом. Ваня очень её любил, называл Ленкой.

Во второй половине 1960-х был самый разгар любимовского театра[297]. Вся квартира на Чкалова была завешена шаржами, стихами, ещё что-то на кнопках было привешено. Как-то, помню, Ваня нас встретил, в квартире беспорядок — я спрашиваю, что случилось, он: «А… После спектакля приходили».

Последний раз я прилетала в Москву в то время, когда они ещё не совсем разошлись, но это было очевидно. По-моему, в 1962 году. Мы прилетели с подругой, на такси приехали утром на Чкалова. Поднялись в квартиру, там был один Ваня. Он встал, нас встретил. Мы пили чай. Я спросила, где Люся, он ответил, что она с детьми — в Мичуринце. Они там снимали дачу у вдовы Казакевича. Мы поехали туда с Ваней. Там была, по-моему, тетя Руфа, Алешка играл с заводной машинкой.

Танька была уже довольно большой девчонкой, всё просилась ночевать в саду. Руфа запрещала. А Таня говорила, что мама разрешает. «Вот пусть мама с тобой и сидит, а я тебя одну в саду не оставлю». Ездили купаться на какое-то озеро. Затем Ваня уехал и больше не приезжал. Таня, когда приезжала в Петербург, всегда останавливалась у них. Алеша и Таня общаются с Олечкой (сводной сестрой). Там всё по-человечески.

Справа налево: Елена Боннэр, Наталья Мищенко и Вера Алиханова (вдова Игоря, брата Елены Георгиевны), 23.06.2002.

Когда Люсе делали операцию, я ездила к ней. Тогда же мой муж, Сережа, много общался с Андреем Дмитриевичем. Тетя Руфа говорила Люсе: «Сережку не впутывай в эти дела». Он же офицер тогда был. Но Сережа заходил к ним на Чкалова, да и я заходила. По паспорту моя фамилия Мищенко, а в девичестве — Боннэр. К моему мужу на работу приезжали из КГБ и спрашивали, что значит Боннэр. Он сказал всё, как есть. Мы думали, что его попрут, но обошлось.

Когда Люся жила с Андреем Дмитриевичем, все смеялись, что в квартире никогда не могли найти сахарницу. Андрей пил чай, и сахарницу он таскал за собой. Её находили под креслом, под кроватью, ещё где-то. Обстановка у них всегда была очень хорошая, раздражений я не помню никаких. Народу бывало много — кто угодно мог прийти. Все себя очень хорошо чувствовали на кухне: начинали кипятить, кто-то что-то приносил. Доставалась куча разномастных тарелок, потому что постоянно что-то билось — демократичная обстановка была. Люсю это всё устраивало, а Андрей Дмитриевич — это человек в себе. Он говорит: «Да, да, да», но ощущение, что смотрит сквозь тебя. Но всегда был доброжелателен. Если он работал, то просто уходил в другую комнату.

Я была в Горьком в командировке в 1984 году. У нас родственница была, Раиса Лазаревна Боннэр, военный врач. Я позвонила ей и сказала, что еду в Горький. Она сказала мне купить ветчины, дала адрес в Нижнем Новгороде. Сказала, там живут её какие-то дальние родственники — я их не знала, не видела никогда.

Я пошла, купила большой кусок ветчины в оболочке. В Горьком я пришла в какой-то ветхий-ветхий дом. Когда я о чем-то открыла рот, женщина сделала знак молчать. Мы поговорили с ними, они ни о чем не спрашивали. В этот дом приходили Андрей Дмитриевич с Люсей. Когда мы вышли из дома, мне сказали, что там всё прослушивается, за этим домом тоже следят. Обстановка в этом доме была очень грустной — это было видно, когда они попытались накрыть на стол.