На студенческих вечерах Лена очень любила танцевать, помню ее лезгинку… И еще, будучи общительной и доброй, она любила, чтобы подруги были счастливы. Она познакомила меня с моим будущим мужем. Во время войны она получила тяжелое ранение и была отправлена в госпиталь в Новосибирск, куда была эвакуирована из Ленинграда ее тетя Люба[289] с сыном 15–16 лет. Он работал на военном заводе; и вот его друг в будущем и стал моим мужем. После войны, закончив Киевский политехнический институт, он приезжал в Ленинград в командировки из Архангельской области, и в 1953 году Лена меня с ним познакомила.
Сталин умер 4 марта 1953, а наша свадьба была 23 марта, у меня дома на Невском проспекте. Были приглашены самые близкие друзья и родные. Всего, может быть, было около 20 человек. И Лена сказала: «Конечно, устраивай праздник». Почти вся страна плакала, а мы радовались… И даже ящик вина принесли мои друзья Лека Либерман и Слава Лапин. Это было очень и очень непросто: во-первых, «достать» вино, во-вторых, я тоже жила в коммунальной квартире, хотя делила ее только с одной семьей; праздновать в такое «тяжелое время», как потеря Сталина, было некоторой опасностью.
После того, как Лена с семьей в 1964 году переехала в Москву, мы виделись все реже, но всегда — в ее приезды в Ленинград. Гуляли по Невскому, ели пирожные в «Норде».
Когда у отца диагностировали опухоль простаты, он неудачно оперировался у себя в Новокузнецке, куда вынужден был уехать в ходе кампании по борьбе с космополитизмом. Он хотел снова оперироваться в Москве, в Боткинской больнице. Не очень помню, в каком году, но это были 1970-е и это был Новый год, и я была с ним в больнице. 31 декабря я позвонила Лене Боннэр, и она пригласила меня встретить новый год. Я взяла такси, где-то прихватила бутылку шампанского и приехала на Чкалова. Лена открывает дверь и говорит: «Познакомься, это мой муж Андрей Дмитриевич». Я газет не читала — Андрей Дмитриевич и Андрей Дмитриевич. В одной из комнат в кровати лежала Руфь Григорьевна. Лена провела меня в их комнату, там вся стена была заставлена книгами, а затем увела на кухню, где было очень уютно.
Помню фразу, которую сказал Андрей Дмитриевич и которая согревала меня всю оставшуюся жизнь: «Вы знаете, Беленька, Люся очень хорошо к вам относится и очень вас любит, она рассказывала про вас». Мне было это так приятно! Я уже потом поняла, что это был академик Сахаров.
В 1978 году наш курс выпускников отмечал в ресторане двадцатипятилетие окончания института. Собралось около 170–200 человек, в основном, врачи, жившие в Ленинграде, и только несколько выпускников приехали из других городов. Лена приехала на этот праздник из Москвы одна, без мужа, и немного опоздала. Все столики были уже заняты. И только наш столик — ее близкие друзья — дружно аплодировал ее появлению. Боже мой! Как все боялись приветствовать «жену академика Сахарова»! Во время этого чаепития к нашему столику подходили наши сокурсники, и я помню их слова: «Тебе, Лена, легко говорить открыто все, что думаешь, у тебя за спиной академик, он тебя защитит, а у нас такой возможности нет». Ну и так далее… Все забыли, что она никогда не покорялась чувству страха, ни раньше, ни теперь, ни потом. Ни с первым, ни со вторым мужем.
После этой встречи у меня дома, на Невском проспекте, собралось еще человек 8–10 наших. Много говорили о возможной эмиграции, о будущем наших детей и нашем собственном. Слушали ее, как и 25 с лишним лет назад в наши студенческие годы, с замиранием сердца и по-прежнему с любовью. И никто, или почти никто из собравшихся не знал правды о ее жизни. Никто из нас, и я не исключение, не знал о ее выходе из партии в знак протеста против военных действий в Чехословакии в 1968 году. А ведь этот поступок мог легко закончиться тюрьмой или даже смертью. Разве это нельзя назвать личным героизмом?
В 1977 году я была у них дома, когда приехала ставить в посольстве Голландии какие-то подписи на визе. Руфь Григорьевна дала мне вязаный платок, чтобы я привезла его в США и отдала Татьяне Янкелевич.
Елену Боннэр я совершенно боготворила, и не только я одна. Моя любовь, конечно, перешла и на её детей. Я оказалась в Бостоне благодаря Татьяне, сделавшей гарант моей дочке, которая жила у неё несколько недель, пока обустраивалась в Америке. Я очень любила и Руфь Григорьевну, она иногда имела силы и навещала меня в Бруклайне из Ньютона, где она благополучно и красиво жила со своими внуками. Мы с ней часто говорили о Лене.
На новом месте в Бруклайне мы с Леной, живя рядом, много времени проводили вместе, но это уже совершенно другой «этап жизни».
Николя Милетич