Читаем Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна полностью

Среди нас была студентка, Виктория Киршенблат. Детство её было ужасно тяжелым. Она родилась в Тбилиси, была грузинской еврейкой. Отец её был журналистом. Когда ей было 8–9 лет, она это прекрасно помнила, в 1938–1939 годах её отца послали во Францию в каком-то дипломатическом корпусе. Сталин обычно сначала награждал человека поездкой заграницу, а когда он возвращался, его обвиняли в шпионаже и убивали. Её отец так и погиб. А мама её была моментально сослана в лагеря как жена изменника родины. Вика осталась одна. Отец мамы, её дедушка, был врачом в Тбилиси.

Тбилиси был как бы особым государством: там существовала, например, частная врачебная практика. Дед был обеспеченным человеком и забрал Вику к себе. Там она кончила школу. Под опекой этого дедушки в том же доме жил мальчик, в будущем ставший известным как Евгений Примаков. Вика говорила о нем: «Мы с ним на одном горшке сидели». Вика была ультра-способной, с отличием кончила школу. Но язык у неё не подчинялся голове: она говорила всё, что ей приходила на ум. На уроках марксизма-ленинизма она доставала Клавдию Дмитриевну. Не помню её вопросов, но она постоянно с ней вступала в дискуссию.

На занятии по марксизму-ленинизму в аудиторию вошел мужчина в чем-то сером с такими же бесцветными глазами и вызвал меня.

— С портфелем? — спросила я.

— Да, захватите.

Лека Либерман подумал, что меня арестовывают. У нас в группе были мальчики, которых вызывали в КГБ. Они знали: когда так забирают с занятия с сумкой, значит, повезут в «Большой дом» на Литейном. Меня действительно на машине отвезли в «Большой дом». Я села в каком-то неуютном помещении. Там был ещё какой-то мальчик, как мне показалось — моложе меня. Он всё записывал, по-моему, на машинке.

Меня спрашивали, как давно я дружу с Викой Киршенблат. Я сказала, что с момента поступления в институт, что она одинокая, и я часто приглашаю её к себе домой. Я чувствовала себя виноватой: живу в квартире с родителями на Невском проспекте, у меня даже хорошая еда бывает дома, а она снимает какую-то комнатку.

Меня вызывали в КГБ раз в месяц — не помню, каким образом: из института или звонили по телефону. Спрашивали, что Вика говорит на уроках марксизма-ленинизма? что Вика говорит про Израиль? Я никогда газет не читала, ничего не понимала в политике. Я твердила всегда один ответ: «Вика говорит, что марксизм-ленинизм — это очень интересная философия, она очень любит эту философию». «А что она ещё говорит?» «Я не помню». «А что она говорит про Израиль?» «Израиль, если станет капиталистической страной, то будет плохим, не дружественным нам. Если станет коммунистической страной, то будет нам дружественен».

Несколько позже я поняла, какой это был идиотизм, но этот идиотизм меня выручал. Я действительно ничего не знала и ни в чем не участвовала. Я скрывала от всех, что бываю в КГБ раз в месяц, так как подписывала бумагу о неразглашении. Я была очень послушной. Через 4–5 месяцев я превратилась в скелет. Я не ела, не пила, не могла заниматься, была совершенно истощена и физически, и морально.

Для моего отца это тоже было очень тяжелое время — началась борьба с «космополитизмом», и я не рeшалась ему сказать. Наконец я пришла к Лене Боннэр и сказала ей все, как есть. Она сказала мне очень жестко: «Если ТЫ не будешь, а кто-то другой, твою Вику посадят. Если хочешь, чтобы с Викой было всё в порядке — ходи.» Этот ответ немножко меня огорошил, но я продолжала ходить. В какой-то момент, видя мое состояние, она дала совет, как отвертеться.

«Ты по-прежнему ходишь?» — спросила она резковатым голосом.

«Да, но я уже изнемогаю».

Она посмотрела на меня, видимо, уже с точки зрения врача: «Скажи своему папе». Тогда я открылась отцу. Папа достал справку о том, что я очень больна, что было правдой: у меня даже началась аритмия пульса, я отнесла ее в Большой Дом и мeня перестали вызывать.

Я до сих пор помню черствые глаза этого ещё не очень зрелого мужчины, который, наверное, не знал, как что-то выпытать у меня. В чем, наверное, мне повезло.

С особенным удовольствием вспоминаю эпизод покупки первых кожаных туфель синего цвета, на венском каблуке, чешской фирмы «Батя» в 1948 году в магазине «Смерть мужьям», Невский 12… Боже, какое это было счастье! Да еще такие же, как у Лены Боннэр! Мы обе шагали по Невскому проспекту и чувствовали себя такими нарядными.

Из ее платьев я особенно помню одно: голубовато-серого цвета с вышивкой и аппликациями на груди; это была работа ее мамы Руфь Григорьевны, виртуозной в шитье и вышивке. Сшито оно было из офицерского сукна, полученного при демобилизации.

Лена любила делиться своими маленькими жизненными радостями. Впервые в моей жизни она пригласила меня прокатиться на легковой машине своего друга по Невскому проспекту[288]. Это была крошечная машина серии М-1 серого цвета и называлась она «Мышка».

Перейти на страницу:

Все книги серии Люди, эпоха, судьба…

Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна
Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

Книга, которую читатель держит в руках, составлена в память о Елене Георгиевне Боннэр, которой принадлежит вынесенная в подзаголовок фраза «жизнь была типична, трагична и прекрасна». Большинство наших сограждан знает Елену Георгиевну как жену академика А. Д. Сахарова, как его соратницу и помощницу. Это и понятно — через слишком большие испытания пришлось им пройти за те 20 лет, что они были вместе. Но судьба Елены Георгиевны выходит за рамки жены и соратницы великого человека. Этому посвящена настоящая книга, состоящая из трех разделов: (I) Биография, рассказанная способом монтажа ее собственных автобиографических текстов и фрагментов «Воспоминаний» А. Д. Сахарова, (II) воспоминания о Е. Г. Боннэр, (III) ряд ключевых документов и несколько статей самой Елены Георгиевны. Наконец, в этом разделе помещена составленная Татьяной Янкелевич подборка «Любимые стихи моей мамы»: литература и, особенно, стихи играли в жизни Елены Георгиевны большую роль.

Борис Львович Альтшулер , Леонид Борисович Литинский , Леонид Литинский

Биографии и Мемуары / Документальное
Всё живо…
Всё живо…

В книгу Ираклия Андроникова «Всё живо…» вошли его неповторимые устные рассказы, поразительно запечатлевшие время. Это истории в лицах, увиденные своими глазами, где автор и рассказчик совместились в одном человеке. Вторая часть книги – штрихи к портретам замечательных людей прошлого века, имена которых – история нашей культуры. И третья – рассказы о Лермонтове, которому Андроников посвятил жизнь. «Колдун, чародей, чудотворец, кудесник, – писал о нем Корней Чуковский. – За всю свою долгую жизнь я не встречал ни одного человека, который был бы хоть отдаленно похож на него. Из разных литературных преданий мы знаем, что в старину существовали подобные мастера и искусники. Но их мастерство не идет ни в какое сравнение с тем, каким обладает Ираклий Андроников. Дело в том, что, едва только он войдет в вашу комнату, вместе с ним шумной и пестрой гурьбой войдут и Маршак, и Качалов, и Фадеев, и Симонов, и Отто Юльевич Шмидт, и Тынянов, и Пастернак, и Всеволод Иванов, и Тарле…»

Ираклий Луарсабович Андроников

Биографии и Мемуары / Документальное
Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева
Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Александр Алексеев (1901–1982) – своеобразный Леонардо да Винчи в искусстве книги и кинематографе, художник и новатор, почти неизвестный русской аудитории. Алексеев родился в Казани, в начале 1920-х годов эмигрировал во Францию, где стал учеником русского театрального художника С.Ю. Судейкина. Именно в Париже он получил практический опыт в качестве декоратора-исполнителя, а при поддержке французского поэта-сюрреалиста Ф. Супо начал выполнять заказы на иллюстрирование книг. Алексеев стал известным за рубежом книжным графиком. Уникальны его циклы иллюстраций к изданиям русских и зарубежных классиков – «Братья Карамазовы», «Анна Каренина», «Доктор Живаго», «Дон Кихот»… «Записки сумасшедшего» Гоголя, «Пиковая дама» Пушкина, «Записки из подполья» и «Игрок» Достоевского с графическими сюитами художника печатались издательствами Парижа, Лондона и Нью-Йорка. А изобретение им нового способа съемки анимационных фильмов – с помощью игольчатого экрана – сделало Алексеева основоположником нового анимационного кино и прародителем компьютерной графики.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Лидия Степановна Кудрявцева , Лола Уткировна Звонарёва

Биографии и Мемуары

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии