<…> между Ниной Ивановной и мамой происходит столкновение, в котором и мама, и Н. И., каждая по-своему и правы, и не правы; конфликт между ними ставит меня в необходимость или поставить точку на «
О характере нижегородских воспоминаний Белого, видимо, первоначально вполне благостных, свидетельствует запись в дневнике Клавдии Николаевны за 21 июля 1927 года:
Четырехчасовая прогулка. Сидели на набережной. Открывалось Заволжье. Глядели, прощаясь, на милую Волгу. Скоро все это скроется. — Б. Н. бывал прежде в Нижнем у Метнера. Водил меня с гордостью и показывал. А потом, зацепившись, пересказал еще раз — который! — всю историю с <Метнером>, Ниной Ивановной, Брюсовым. За Волгой зажглись огоньки, а мы все сидели[1340].
Именно в этом давнем эпизоде биографии Белого Метнер выступает не просто другом, но главным другом, понимающим собеседником и, можно сказать, спасителем. Об этом Белый с благодарностью пишет и в «Начале века», и в «Материале к биографии»:
Метнер меня встречает на вокзале. Мы с ним проводим около двух недель <…>. С Метнером у меня происходит ряд крупных разговоров; я отчасти намекаю ему на трудности своего личного положения; он дает мне понять, что надо мне с Н. И. решительно разорвать, что я и делаю, ибо и сам пришел уже давно к этому решению <…> (
В «Ветре с Кавказа», куда Белый посчитал нужным вставить намек на свои нижегородские воспоминания («В Нижнем — прошлым охвачен»[1341]), пассаж про Метнера также начинается вполне благостно и ностальгически:
Пронеслись по зеленым бульварам над Волгой; они начинались с кремлевских обвалин: здесь двадцать три года назад бродил с другом; кипели беседы: о Гете, Бетховене, Канте; проблема культуры — вставала <…>[1342].
Однако затем к воспоминаниям о безоблачной дружбе присоединяется горестное осознание того, что славное время «прошло», потому что — «все проходит». Настоящее видится в грустном свете: «и друг, „друг старинный“, теперь полагает что — враг (основательно)»[1343]. Белый как будто сам сначала не может понять, кто ему Метнер: «„друг“ иль „враг“? „Друго-враг“, „враго-друг“?» — и отказывается отвечать на этот вопрос: «Отношенья людские сложнее словарного перечня „ясных критериев“». В детали объективных разногласий Белый здесь не вдается, но углубляется в анализ конфликта чувства и долга (принципа) в собственной душе:
<…> очень любя его лично, был принципиально
— Поняли вы, что та твердость — не злоба, а принцип, доказанный всей ситуацией жизни моей?[1344]