Али-баба и тридцать девять плюс один разбойников

— Это Шавкат, — подсказал Ахмед, склонившись к плечу Махсума. — Он у нас заведует провизией и… вообще всем.

— Что ты хотел узнать, Шавкат?

— Я хотел не узнать, а доложить, — высоким, почти женским голосом отозвался толстяк, смущенно приглаживая жирные волосы на лбу. — Мне кажется, не хватает одного мешка с золотом.

— Ты уверен? Может, он куда-нибудь закатился? В пещере столько золота.

— Закатился? — недоуменно выпучил свои бледные глаза Шавкат. — Как это?

— Ну как?.. Очень просто: пнул кто-нибудь, уронил там. Или, может, у тебя с глазами проблема. Ну, сам подумай, кому и на кой он сдался?

У толстяка почему-то вдруг опустились уголки губ, а сами губы задрожали, будто он готов был разреветься на месте. Больше не сказав ни слова, он отвернулся и побрел на свое место.

— Зря вы так с ним, шеф, — грустно покачал головой Ахмед.

— А что я такого сказал? У вас что, критики не любят?

— Не знаю, что такое критика, но если вы заметили, у него зрение немного не того.

— Все равно не понял, — пробормотал Махсум, подозрительно косясь на всхлипывающего толстяка Шавката, которого его товарищ успокаивающе похлопывал по плечу.

— Как бы это помягче сказать, — покрутил пальцами Ахмед, подбирая нужные слова. — Видите ли, у него глаза, ну… немножко того, не туда смотрят.

— В каком смысле? — опять не понял Махсум.

— В прямом. Раскосый он у нас.

— Упс! Что же ты сразу не сказал? А я подумал, что он… Неважно, в общем. Извини, друг Шавкат! — крикнул Махсум. — Я, честное слово, не нарочно!

— Ничего, я привык уже, — плаксиво отозвался толстяк, глядя на своего предводителя то одним, то другим глазом.

— И вовсе они у тебя не того… в смысле, глаза как глаза. И совсем, то есть, почти совсем даже незаметно. Нет, серьезно!

— Спасибо, шеф, — опять всхлипнул толстяк, утираясь пухлой розовой ладонью. — Вы такой добрый!

— Не за что, — стараясь не смотреть в лицо Шавкату, ответил ему Махсум. — Итак, мы едем грабить караван!

— Ура-а-а! — разнесся над горами клич.

— По коня-ам! — скомандовал Махсум и начал взбираться в седло. — Да, Ахмед.

— Что, мой шеф?

— Отправь Мансуру еще одного голубя. Напиши: мы выезжаем на дело.

— Но зачем?

— Так надо! Отправь и догоняй нас.

— Будет сделано, шеф, — склонил голову Ахмед.

Разбойники тем временем уже разобрали коней и с гиканьем и удалыми посвистами понеслись к пролому в скале, не дожидаясь своего главаря. Махсум проводил их озадаченным взглядом, потом посмотрел на присевшего на камешек Ахмеда с угольным карандашиком в пальцах и клочком бумаги и важно произнес, будто делал одолжение:

— Ладно, Ахмед, не торопись, я тебя подожду. А эти пусть скачут вперед.

Ахмед не торопился. Ахмеду нравилось выводить закорючки, из которых волшебным образом слагались слова, но при этом он не понимал, зачем Главного сборщика налогов ставить в известность о каждом их шаге. Впрочем, это было не его дело, а в чужие дела Ахмед предпочитал нос не совать. И если Махсуму приспичило непрестанно отправлять послания Мансур-ако, то пусть делает это на здоровье.

Откуда ему было знать, что молодому человеку просто нравилось цеплять к ножкам голубей записки и смотреть, как выпущенные на свободу птицы, выделывая в воздухе кульбиты, улетают в направлении города. Махсум никак не мог взять в толк, откуда голуби знают, куда лететь. Голуби, впрочем, тоже не знали и даже не задумывались на сей счет — они просто спешили туда, где их сытно кормили и поили, и было так спокойно. А что еще нужно несчастным, изнывающим от сосущего крохотные желудки голода, дикой жажды и непрестанной тряски птицам?..

Глава 8. Мешок золотых и еще чуть-чуть

Али-баба как ни старался, но в эту ночь ему так и не удалось заснуть во второй раз. На улице вскоре все стихло. Соседи, утомленные бессонной ночью и тушением пожара, разбрелись по своим домам, тихонько проклиная устроившего нежданный переполох Касыма. Потревоженные собаки перестали брехать и попрятались в свои будки с чувством исполненного долга. Али-баба же еще долго вертелся с боку на бок, вздыхал, вглядывался через окно в бархатно-черное, усыпанное россыпью звезд и подернутое невесомыми шалями облаков небо, и никак не мог понять, что его изводит больше: бессильная злоба на потерявшего стыд и всякую меру в своей жадности брата, данное тому в горячности обещание отправиться в горы за золотом или неожиданно вновь навалившаяся нищета после денежного неуемного разгулья, еще так недавно казавшегося нескончаемым. А возможно, Али-бабе не давало заснуть все это вместе взятое — слишком уж много впечатлений выпало на его долю за один короткий день.

Но возвращаться в пещеру ему совершенно не хотелось. Мало ли что могло произойти на этот раз. Это ему тогда повезло — разбойники удалились по своим, разбойным делам, а дух Сим-сим оказался в хорошем (прошу прощения за каламбур) расположении духа. А вдруг именно завтра (или, правильнее сказать, уже сегодня) все случится как раз да наоборот? Что тогда? Прости-прощай, дорогая голова? А ненасытный Касым так и будет преспокойно жить-поживать и дальше и в бороду не дуть?