Адвокат с Лычаковской

Именно так. Убийца, кем бы он не оказался, стрелял в голову. Прижал револьверное дуло ко лбу жертвы. Для этого надо не только сбить Сойку с ног. Адвокат никогда не отличался атлетическим сложением, однако совсем беспомощным так же не был. Мог дать сам отпор, просто так не давался, и убийца должен был иметь больше физической силы, чем обреченный им на смерть. Но — что очень важно! — знать пана Геника лично.

При желании Кошевой тоже мог объяснить этот свой вывод. И не себе, тут уже все ясно, дополнительных аргументов не надо. И разговор с собой ничего на самом деле не даст. Криминальную полицию меньше всего интересует чужое мнение.

Но никто не запретит Климу это мнение иметь, ибо каждый из сделанных сейчас выводов он воспринимал как очередную ступеньку, которая приближала к развязке. Или, если предположить-таки причастность задержанного батяра к убийству и рано или поздно его имя чубатый Зенек назовет, Кошевой по крайней мере сможет объяснить себе мотив убийцы.

Кража.

Очень быстро превратилась в вооруженное ограбление.

Завершилась смертельным выстрелом.

И именно он был конечной целью того или тех, кто пробрался ночью сквозь приоткрытое окно в квартиру адвоката Сойки с, ох, оказывается, какой сомнительной репутацией.

Очередная затяжка. Кошевой попытался пускать дым кольцами. Не получилось, он оставил это глупое занятие. Хорошо, что напротив стена. Ничего не отвлекает от мыслей, не отвлекает внимание.

Дернулось веко. На этот раз легонько, почти не ощутимо, даже очень обыденно.

Решительно убрав зад с подоконника, Кошевой поискал и нашел старый бархатный домашний халат бывшего хозяина. Совсем не брезговал, одевая. Пройдя в кабинет, сосредоточившись лишь на желании упорядочить свои выводы в письменном виде, чтобы не повылетали или не претерпели изменений, Клим отодвинул стул, уселся за письменным столом.

Тут, похоже, Сойка провел последние часы своей жизни.

Пододвинув ближе массивный чернильный прибор, Кошевой размял пальцы на обеих руках.

Можно сварить себе кофе. В хозяйстве пана Геника немного осталось, да и керосиновая горелка примостилась в углу, на ней — немного закопченная снизу джезва. Останавливало не желание быстрее записать ход мыслей по пунктам. Клим до сих пор крайне редко варил себе кофе. Дома обычно это делали либо мама, либо папа, либо — женщина, которая помогала на кухне. Поэтому не хотел смешивать процессы. Сначала — разложить по полочкам соображения и выводы, все равно под домашним арестом делать больше нечего. И уже потом, как награда, укрощение джезвы и огня.

Левая рука взяла верхний лист из стопки чистой бумаги.

Положив белый прямоугольник перед собой, Клим взял ручку, снял крышечку с чернильницы, обмакнул перо. Но, присмотревшись к листу, остановился.

На его поверхности слегка отражались контуры букв.

Кошевой отложил перо. Поднес лист к свету. Прищурился, вглядываясь.

Гм, тут не буквы — целая надпись. Ее можно восстановить, если действовать осторожно. Может быть, незадолго до смерти Сойка что-то писал, положив листы друг на друга, довольно сильно давил на бумагу острием пера. Вот она и отпечаталось.

Ничего написанного на столе не осталось. В ящиках — так же. Корзина для мусора была пустой, в этом Клим успел убедиться собственными глазами.

Записку — или что там писал адвокат незадолго до гибели — из квартиры забрали.

Веко дернулось уже сильнее.

Клим затаил дыхание, словно одним неосторожным словом или движением можно было сдуть что-то очень хрупкое, нежное, бережное и очень важное.

Снова положил лист перед собой. Теперь уже как величайшую в своей жизни ценность. Выдвинул ящик, вытащил оттуда то, что увидел ранее, — большую круглую лупу, с такой рисуют гениальных сыщиков на обложках любимых им бульварных книжечек. Усиленные увеличительным стеклом отпечатки просматривались уже четче.

Осторожно, букву за буквой, Кошевой начал наводить пером то, что писалось Сойкою. Из пропущенных складывал слова, потому что чем дальше, тем лучше разбирал их, заодно понимая смысл и суть написанного.

Сколько времени прошло, пока восстановил адвокатову расписку, даже не интересовался. Не хотелось есть, чувство голода заменил азарт. Только завершил, потряс листом в воздухе, высушивая чернила. Тогда осторожно, ведь действительно нашел большую ценность, сложил бумагу вчетверо. Положил сперва в карман халата. Немедленно передумал — переместил в портмоне. Все держать при себе.

И будто под финал этого медлительного, но нужного действа постучали в дверь.

В первое мгновение Клим похолодел: так чувствуют себя сорванцы, застуканные за чем-то постыдным, за что надлежит суровое наказание, включая многократное прочтение «Отче наш». Но потом прошло, Кошевой отворил уверенно.

В дверях увидел дворника Бульбаша. Рядом возвышался тучный полицейский, приставленный дирекцией для охраны арестанта.

— Чем могу помочь? — Клим сейчас был сама учтивость.

— Должен напомнить панови о запрете посещения на время отбытия ареста, — отрапортовал полицейский.