А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

Церковь – авторитет», – сказал Гизо в одном из замечательнейших своих сочинений; а один из его критиков, приводя эти слова, подтверждает их; при этом ни тот, ни другой не подозревают, сколько в них неправды и богохульства. Бедный римлянин! Бедный протестант! Нет: Церковь не авторитет, как не авторитет Бог, не авторитет Христос, ибо авторитет есть нечто для нас внешнее. Не авторитет, говорю я, а истина и в то же время жизнь христианина, внутренняя жизнь его; ибо Бог, Христос, Церковь живут в нем жизнью более действительною, чем сердце, бьющееся в груди его, или кровь, текущая в его жилах; но живут, поскольку он сам живет вселенскою жизнью любви и единства, то есть жизнью Церкви.[1383]

По Хомякову, истина дается лишь взаимной любви. В пятом письме к Пальмеру, ссылаясь на Послание восточных патриархов 1848 года, он пишет: «Ни иерархическая власть, ни сословное значение духовенства не могут служить ручательством за истину; значение истины дается лишь взаимной любви»[1384]. Эта мысль – ключевая в богословии Хомякова. Ею же он заканчивает свои знаменитые три письма о западных вероисповеданиях, сравнивая римо-католичество, протестантизм и православие: «Три голоса громче других слышатся в Европе. “Повинуйтесь и веруйте моим декретам”, – это говорит Рим. “Будьте свободны и постарайтесь создать себе какое-нибудь верование”, – говорит протестантство. А Церковь взывает к своим: “Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы Отца и Сына и Святого Духа”»[1385].

У Ньюмана и у Хомякова «объективный» характер религиозной истины, ее несводимость к субъективному религиозному опыту и сентименту, она связана с идеей Церкви, сверхиндивидуальной и сверхъестественной общности. Однако для Ньюмана эта общность в большей степени конституируется единством духовного авторитета иерархии, а у Хомякова – единством любви во Христе. С другой стороны, условием познания истины для обоих мыслителей является смирение. Но для Ньюмана смирение – это прежде всего подчинение авторитету, для Хомякова же смирение – во взаимной братской любви, в понимании своей индивидуальной неполноты и несовершенства.

Такое восприятие Церкви у Хомякова отнюдь не означает, что он вообще отрицает необходимость авторитета и иерархии. Подчеркивая, что «Церковь – не авторитет», Хомяков тем не менее не отказывается от принципа авторитета как такового. Он был весьма далек от анархического или коммунистического отвержения власти и авторитета и вполне соглашался с Федором Ивановичем Тютчевым, утверждавшим, что именно (папский) Рим, узурпировавший Церковь и Предание, несмиренно отринувший любовь восточных братьев, а через – это авторитет Кафолической Церкви и произвольно, по собственному суду, введший в Символ веры новый член, тем самым породил «дух безначалия» и начал движение, приведшее к протестанству, а затем к революции. Антихристианский смысл этого процесса заключается в том, что «самовластие человеческого я» пытается заменить собой Бога и, «возведенное в политическое и общественное право», стремится «в силу этого права овладеть обществом»[1386]. Это движение от папизма, к протестантизму, а потом к революции, между прочим, ведет «к отрицанию авторитета церкви, а следовательно, и самого начала всякого авторитета»[1387].

Падение авторитетов есть негативное последствие разрушительного процесса богоотступничества. Но оно является следствием, а не причиной. Причина и сущность этого процесса – измена более глубокому принципу Любви во Христе, потому что начало власти и авторитета основано на христианской любви. Если любовь отвергается, авторитеты тоже не могут устоять. «Соборность» как конкретная реализация высшего начала Любви поэтому не противоречит монархии и иерархии (в том смысле, в котором обычное понимание демократии противоречит им).